Выход где вход
Шрифт:
Вера представила, что умри она прямо сию минуту, ничто в мире не шелохнётся. Ни на ком, кроме сына Петечки, это не отразится. Да и то потому, что он слишком мал ещё и во многом зависит от мамы… Но в целом нигде и ничто. Ну, Кит вздохнёт, но найдёт себе нового напарника. Ну, Марина погрустит, и будет жить дальше. Вера и не мнила себя настолько значимой персоной, чтобы претендовать на широкое внимание. Пусть мир себе стоит недвижимо. Однако утекать в песок, таять в воздухе, даже не успев почувствовать, что ты на самом-то деле 'был', - вот с этим невозможно смириться! Только ради этого Вера и барахталась, надеясь поймать в воздухе отгадку — как сделать так, чтобы не растаять вместе
— Кстати, Софьюшка, — встрепенулась Марина. — Не знаю, успею ли до отъезда к тебе выбраться… Передавай привет Питеру! А то ведь неизвестно, когда теперь его увижу.
— Как же ты будешь без Питера-то? — разулыбалась Софья. — Вы же студенточками каждый год ко мне с Верой приезжали.
Ей так хотелось их снова объединить — хотя бы через воспоминания.
— Да уж, приезжали, — очнулась от мыслей Вера. — Прямо как в Мекку.
— К чему поминать такую даль! — отшутилась Софья, избегавшая восторженности даже по адресу любимого города. — У нас и поближе, чем Мекка, святыни есть.
Вера заупрямилась. В этом случае Софьин авторитет ей не указ. Заложив руки за голову и откинувшись на стуле, она мечтательно завспоминала:
— Эх, Питер, Питер… Наша интеллигентская Мекка! Вот говорят о нем 'северная Венеция'. А, по-моему, он больше похож на Париж. Когда видишь дом архитектора Лидваля… Марин, помнишь? Желтовато-горчичный модерн на красно-гранитном цоколе. Разноэтажные корпуса и симфония окон. По стенам расползлись барельефы в виде пауков, грибов, сов. Квадратный двор обнесён решёткой, а сквозь неё деревья на улицу тянутся. Я как увидела всё это поздней весной на фоне густо-синего неба, — ну Моне, совершенный Моне! Ожившая репродукция! Картина 'Бульвар капуцинов'. Там и открытое кафе неподалеку. В нём сидят прямо на улице — по-парижски.
— По-моему, больше на Писсарро похоже, — ухмыльнулась Софья, радуясь, что втянула Веру в разговор. — 'Бульвар Монмартр облачным утром'… Вот с этой картиной действительно по атмосфере есть что-то общее.
Ей показалось, что привычная Верина восторженность начала возвращаться. А там, глядишь, и обида потихоньку улетучится. Свыкнется она с мыслью о Маринином отъезде. Будет по-прежнему мечтать о подруге. Ждать её писем. Писать в ответ километровые трактаты с подробным изложением своих ежедневных мыслей. Лишь бы не погасшие глаза, которые Софья в первый же момент подметила у Веры. В молодости Вера могла жить только в состоянии пылкой увлеченности — как костерок, легко чахнущий без веточек. Если ей нечем было восхищаться, она это срочно выдумывала.
— С Парижем у тебя — поверхностное сравнение, — сразу воспротивилась Марина. — Ты же, Вер, судишь по картинкам, да по фотографиям. В самом-то Париже ты ни разу не была… Неизвестно, как там всё выглядит на самом деле.
— А знаешь, — грубовато перебила Марину Вера, чувствуя её правоту. — Это для русского восприятия очень типично — верить в образ. Обобщенная 'картинка' сразу передает суть, самое существо дела. Зачем блуждать по частностям?
— Вот потому мы и создать здесь ничего не можем, — сдержанно отозвалась Марина, — что пренебрегаем частностями.
Уловив Костины интонации и даже различив скрытые цитаты, Вера перешла в наступление:
— Ты готова уехать заграницу, потому что способна жить среди частностей — вдалеке от целостного, синтетического взгляда на вещи. А я — нет, — жестким тоном, как идейному противнику, отрезала она.
— Не знаю насчет целостного взгляда на вещи… Но, как любит повторять Костя, эта страна — не для жизни. Разве что — для философии, — ещё больше замкнулась в ответ Марина, теперь уже открыто ссылаясь на мужа.
Пусть
— В этой стране тянет всеми способами 'ходить по краю' — колоться, запойно пить, обретать веру или, наоборот, отрекаться от неё и впадать в атеизм… Метать бомбы, устраивать революции. Стрелять в царя, бросаться на амбразуру и выдавать стахановские вахты, — с горькой насмешкой перечисляла Марина. — Здесь такое экстремальное ощущение жизни, как будто падаешь с парашютом и у тебя три минуты в запасе — на всё, про всё! А жить-то хочется по-человечески — спокойно, удобно.
Судя по интонациям, Марина была крайне задета. Мировоззренческие споры не слишком её волновали. Пусть каждый думает, что хочет. Но тон, тон, какой себе позволила Вера! Непримиримое выражение лица, колючие глазки, озлобление! Обычно Марина никому не позволяла так с собой разговаривать. Умела осадить обидчика одним взглядом. А уж выслушивать всё это от Веры, с которой она носилась, как с малым ребенком, — верх нелепости.
Марина отвернулась к окну. Софья срочно принялась веселить их рассказом о том, как всё лето боролась с Олежкиной ангиной. С трудом купленные билеты на юг пришлось сдать, и на дачу к друзьям они так и не поехали. Да и от чудом свалившейся на голову конференции ей пришлось отказаться. Конференция проходила в Швеции, дорога и жилье оплачивались спонсорами. Для Софьи это была уникальная возможность выбраться на недельку за границу. Увидеть что-то ещё кроме родного Питера. С уважаемыми коллегами лично познакомиться. Но что поделаешь — все планы перечеркнула безжалостная ангина. Так они с сыном и просидели, почти не выходя из квартиры, целое лето. Даже ученики к ней не приходили — боялись заразиться. Оставить сына больше чем на час было невозможно — при температуре-то в 39. А раз нет учеников, то нет и денег. Обхохочешься…
Марина уже давно приземлилась на стул возле Софьи. Их с Верой лица посветлели, отразили сочувствие. Спохватившись о забытой роли хозяйки, Марина щелкнула кнопкой электрочайника. И ласково подсказала, заглядывая Софье в глаза:
— Может, ещё чайку?
Софья с готовностью потянулась к заварному чайничку. Вера тоже примостила свою чашку под матовую струю. По кухне разлился тонкий аромат лепестков роз с голубикой и макадамским орехом.
За окнами, несмотря на обеденное время, потемнело от низких туч. Снег повалил густыми хлопьями. Марина включила лампу над столом. Задернула шторы с ползучим геометрическим рисунком. Золотой узор на тёмно-синих чашках заискрился блёклыми огоньками. В дверь отчаянно зазвонили, отрывисто и нетерпеливо. В дверях появилась Аля — большеглазая, тоненькая, раскрасневшаяся после улицы. На волосах дотаивали снежинки. Внимательным взглядом окинула гостей. Марина смущенно, почти оправдываясь, объяснила:
— Алечка, супа сегодня нет — картошка кончилась. Будешь курицу? Фаршированная — с грибами и орехами. Как ты любишь.
Пока Аля вяло поглощала курицу, завязался разговор о её успехах в музыкальной школе. Хвалила и восторгалась, впрочем, одна Вера. Софья выступила в роли заинтересованного слушателя. Марина, как мать, предпочитала хранить сдержанное молчание. Со скромным достоинством принимала похвалы своему ребенку. Ну, и заодно демонстрировала дочке, что не стоит забывать об ответственности и упорном труде.