Выход где вход

Алексеева Татьяна Сергеевна

Задребезжал телефон. Марина дотянулась до аппарата, сняла трубку:

— Его нет. Не знаю. Звоните вечером, после девяти.

Положив трубку на столик, повернулась к Софье:

— Вот ты говоришь, Питер — свобода… Я и сама в нём это чувствую. Но у Москвы — своя свобода! Здесь свобода возникает из-за отсутствия логики. Множество изгибов и поворотов. Всегда можно нырнуть в какой-то одному тебе известный лаз. А можно и огородами — так, что путь окажется вдвое короче. Словно гора с лабиринтами ходов и норок,

прорытых подземными жителями.

— Ну, раз уж здесь мифическая 'мировая гора', не удивительно, что полгорода постоянно находится под землей, — вклинилась Вера, претендуя на внимание.

— Ты про подземку? — улыбнулась в ответ Софья.

— Ну, да — метро.

Теперь уже затрезвонили в дверь — долго, надсадно. Прильнув к глазку, хозяйка спросила: 'Кто там?'. Из-за двери донесся хрипловатый, приглушенный голос: 'Картошка тамбовская, дёшево отдаем'. Марина, буркнув что-то недоверчивое, быстро вернулась.

— Тебе же нужна картошка? — удивилась Софья.

— Да ты что! — напустилась на нее Вера. — Предлагаешь неизвестно кому дверь открыть? А в квартире лишь слабые женщины, да ребёнок. Кто хочет картошку продать, тот на рынке стоит.

Марина одобрительно рассмеялась. А Вера, почуяв потепление, повлекла её в общий разговор:

— Вот ты когда-то говорила, что в каждом городе преобладает 'мужское' или 'женское'…

— Да, я это очень остро чувствую, — согласилась та.

— Ну, а если взять именно эти два города?

— Проще простого. Москва — 'баба', жилистая, практичная и конкретная, — описывала Марина. — А Питер — 'интеллигент в очках'. Он, конечно, этой бабы и тоньше, и выше по развитию, и своеобычнее… Но отчаянно пасует перед её 'земляностью', близостью к истокам, перед её физиологизмом.

— Мам? — в дверь просунулась Аля. — Мне пора на немецкий. Я пойду?

— Да, дорогая. Пойдем, я тебя провожу.

Марина упорхнула в коридор, ласково щебеча, чем-то шурша и шелестя, выдавая прощальные рекомендации. Хлопнула дверь, загромыхали замки. Хозяйка вернулась в комнату. Судя по светящемуся взгляду и блуждающей улыбке, мыслями она всё еще была с дочерью. Замотав себя в сети дырчатой шали, угнездилась в кресле и глянула на молчащих подруг:

— Ну, что… О чем мы тут?

— Да про Москву с Питером, — Верино лицо снова превратилось из огорченного в заинтересованное.

— Как странно, что они настолько противоположны. Буквально во всём, — подхватила Софья, толкая вперёд разговор, словно буксующий в вязкой земле автомобиль. — Взять хотя бы отношения с землёй, земной стихией. 'Московский' путь — жить с ней в гармонии. Но за это обабиться, принять её физиологизм, примитивность. А 'питерский' — бороться со своим 'земляным' нутром, побеждая его интеллектом и волей. Но зато и ощущать себя как цапля на болоте! Ветер дует, перышки топорщатся… Нигде нет укрытия. Кругом — туман.

— Ох,

да! — сочувственно закивала Вера, завороженная видом бедной цапли. — Меня это тоже ужасает. Все-таки когда с бунтующей природной стихией сталкивается беспочвенный 'вымысел' — это жуть как страшно! Петр же свой город буквально 'нафантазировал'. 'Здесь будет город заложен' — и всё тут! Получается, что дикой массе воздуха и воды противостоит лишь человеческая логика, разум, который сам себя боится.

— Как могли бы сказать в XIX веке, — спрятала улыбку Марина, — 'русский человек в лице Петра дошел до края, заглянул в бездну и отшатнулся'. А Питер возник как противовес этой пустоте.

— Так в Питере больше всего давит именно чувство рубежа, края! — заволновалась отчего-то Вера. — Пятачок, на котором у нас привита европейская культура, — совсем крохотный. Быстро достигаешь края… А там, за огороженной площадкой, настолько ничего НЕТ, что просто оторопь берет.

Она уставилась в пространство перед собой, словно описывая картинки, проплывающие перед мысленным взором:

— Эти финские болота, ветер над водами… Пустота… Холодно и серо… И сразу вдруг такой страх поднимается, что мы совсем одни, брошены на самих себя! И кроме нас, никакой сознательной силы в мире нет…

Марина задумчиво прислушивалась. Опять Вера свои детские страхи расширяет до пределов мироздания. Похоже, весь мир для неё так и остался большой игровой комнатой. Как-то она тут будет без Марины — с одними своими фантазиями?

Софья уточнила с любопытством:

— Ну, хорошо. В Питере — разум борется с пустотой. А в Москве что с чем борется?

— Тупизна с основой, — с готовностью отозвалась Вера.

Марина подняла бровь:

— Ну-ка, ну-ка… Поподробней, пожалуйста.

— Первая сила — тупизна, — охотно делилась наблюдениями Вера, — проявляет себя примерно так: 'вот я здесь села и сижу, и никуда не слезу'. Отсюда — и наглость, и уверенность в своем праве, свойственные Москве. Этим здесь сразу же обрастают и новоприбывшие. Ну, а что тут основа — понятно: связь времен, исходная точка отсчета — 'откуда есть пошла земля русская'.

— Она же не отсюда пошла! — изумилась Марина лихости обобщений. — Ты и историю готова переписать на свой лад? Нельзя так…

— Чтобы там ни было в начале, — уклончиво ответствовала Вера, — а именно это место было выбрано для сознательного жизнестроительства.

— Ничего сознательного! — не соглашалась Марина. — Никто ничего не решал. Лепились домишки друг к другу, потому что так было удобно…

— Так и я об этом, — воодушевилась Вера. — Если настолько удобно примостить домишко, значит, земля сама выбрала! Как будто сказала человеку: 'Здесь ставь свой дом! А я буду его держать'. 'Основа' — то, что возникает и складывается естественно, словно так всегда и было.