Выхожу на связь(Очерки о разведчиках)
Шрифт:
Спрыгнули с сена. Вышли из стодола.
Теперь с этой стороны сердитый окрик Ольги:
— Эй ты, почему рвешь сливы без разрешения хозяина.
И вдруг звонкий ее хохот. Михайлов снова припадает к щели. Два солдата с криком бегут от ульев Врубля. За ними тучей летят пчелы. Солдаты начинают кататься по земле. Вокруг них корчатся от смеха другие гитлеровцы. И снова возмущенный окрик Комара:
— Вы чего грабите бедняка? Мародеры!
Фашисты тащат из избы платья Стефы и Розы, кринки, часы-кукушку.
— Отставить! Пошли! —
Михайлов видит: солдаты, навьюченные награбленным барахлом, окружили Ольгу, татуся и его дочек, уходят. Старый Михай на мгновение остановился, обернулся, посмотрел на свой дом. Блеснули слезы.
Шаги стали затихать. Михайлову показалось, вроде бы Ольга даже запела: «Прощай, любимый город…»
Он прислушался. Тихо. Кажется, никого. А вдруг оставили засаду? А если вернутся и начнут искать более тщательно? Или подожгут хутор?.. Была не была!
Он осторожно выдвинул доски и поспешил к лесу…
Чем дальше уходили от дома Врубля, тем спокойнее становилось на душе у Ольги.
Их вывели на дорогу, посадили в автобус между солдатами.
Как предупредить татуся, чтобы не проговорился о «Голосе»?
Она запела, сама придумывая слова:
Милый татусь, милый татусь, Я одна была с тобою! Не пришел ко мне любимый, Нет Василия со мною!Солдаты гоготали. Показывали пальцами, как набросят им на шеи петли, как будут вздергивать на виселицу.
В Кракове, в тюрьме, их поставили в коридоре лицом к стене. Около каждого — автоматчик. Первой повели на допрос Розу. Потом Стефу. В коридор они уже не возвращались. Когда уводили старика, Ольга крикнула:
— Татусь, мужайся!
Караульный огрел ее по голове.
Ее привели в кабинет последней. За столом шесть человек. Все высокие чины: майор, полковник, эсэсовец- штурмбанфюрер. Тут же пожилой офицер, говоривший по- русски, и белобрысый капитан, участвовавший в ее поимке.
Вопросы задает полковник, а пожилой переводит;
— Фамилия? Имя?
Ольга отвечает по «легенде».
— С кем была?
— Одна.
Стали спрашивать о работе, о шифре. Она замолчала.
Эсэсовец остановил полковника:
— На сегодня хватит. Завтра, после ночи, она заговорит!
Ее отвели в камеру-одиночку. «Ночью будут пытать?»
Она огляделась. Вонючее ведро в углу. Шершавые липкие стены. Она присмотрелась: стены сплошь иссечены, искорябаны надписями. На разных языках. Больше всего на польском. Есть надписи и по-русски. Она начала отыскивать, читать: «Как мало я сделал!», «Как хочется жить!», «Умираю за Родину!» Сколько их здесь перебывало, безыменных людей!.. Что расскажут кому-нибудь эти надписи с накорябанными инициалами или псевдонимами, такие же, как ее имя — Ольга?.. Как умирали эти люди?.. Наверное, по-разному… Но она знает, как завтра
В камере стало темно, и уже невозможно было разобрать надписи. В углу что-то зашуршало. «Здесь кто-то есть?» И вдруг с ужасом догадалась: «Крысы!» Волосы шевельнулись на голове.
Крысы вели себя миролюбиво. Попискивали в углу, терлись о ведро. «Что же делать? Буду кричать!»
Она услышала тяжелые шаги в коридоре. «За мной?» Шаги прогромыхали мимо камеры. Солдатские, лязгающие, и меж них — тяжело шлепающие, шаркающие.
Каменные стены пробил нечеловеческий вопль. Он захлебнулся, перешел в бульканье.
Ольга оцепенела. Снова животный, угасающий крик.
Всю ночь тюрьма жила, как какое-то огромное, разбухшее истязаемое тело: шаги, крики, стоны, приглушенные стенами надрывные голоса. Всю ночь Ольга не смыкала глаз, прислушиваясь к этим звукам, страшась крыс, ожидая…
«Что же мне делать? Что делать?..»
Кто он?
На рассвете внизу, во дворе тюрьмы, раздались автоматные очереди, предсмертные крики. Ольга, поняла расстреливают. Крысы убрались в свои норы.
В коридоре послышались шаги. Они приближались к ее камере. Скребок ключа в двери. Дверь распахнулась:
— Ауфштеен! Встать!
Снова комната допросов. За столом все те же. Землистые лица. Кажется, что они отсюда и не уходили. Не из этой ли комнаты доносились всю ночь до Ольги жуткие крики?..
Переводит пожилой немец, участвовавший в нападении на дом Врубля:
— Ну-с, теперь будем говорить? Прежде всего шифр.
Она молчит, мотает головой.
— Впрочем, можете себя не утруждать. Полюбуйтесь!
Перед ней раскладывают на столе таблицы кода, целую стопку ее расшифрованных радиограмм.
— Как видите, мы умеем разгадывать секреты. Вернемся к вашей персоне. Рассказывайте о себе.
Она начала отвечать. Конечно же, о предателе Юзефе и об Анне они знают. Да, она радистка этой группы. Осталась одна. Работала одна. Сведения собирала сама…
Ее обрывали. Сбивали. Запутывали. Она поняла: отвечает невпопад.
Но гитлеровцы за столом удовлетворенно кивали. В чем дело? Она стала прислушиваться к голосу пожилого немца, переводившего ее ответы. Он поправляет ее! Когда она ошибается в деталях и датах, он называет те, которые она говорила прежде! В чем дело?
Она начала внимательно разглядывать переводчика. Приземист. Обрюзгший. Розовая лысина в венчике каштановых волос. Железный крест на мундире. Типичный гитлеровец-солдафон. Почему он ей помогает?..
— Сделаем перерыв, господа, — предложил один из офицеров. — Пора пить кофе.
Все вышли, с Ольгой остался только пожилой немец переводчик. Он подошел к ней, тихо сказал:
— Если предложат работать на германскую армию, не отказывайтесь. Это даст вам возможность выйти из тюрьмы.
— Нет, продажной шкурой я не стану! И вам я не верю!