Выкуп
Шрифт:
– Папа!.. Деньги на подарок… Что мне, у него просить?
«Он» – теперешний муж моей бывшей жены. Не могу сказать, что меня сильно огорчают натянутые отношения Лёльки и этого человека. Хотя он вроде бы приличный малый. И, кажется, добрый. Иначе бы ему не удалось ужиться с матерью моей дочери… Двум львам тесна одна берлога.
Когда я протягиваю дочке деньги, она, чистая душа, берёт не все: многовато… Но потом, забавно закатив глаза, спрашивает скороговоркой: может, ей тоже купить себе духи… или хотя новую туалетную воду?
Она
Я плетусь в подъезд. Только ступаю на свою площадку, за соседской дверью – шорох.
Чтоб ты провалился! – высказываю я пожелание. Вставляю ключ в замок, и тут за моей спиной – скрип двери. Поворачиваю ключ. За спиной – сопенье.
– Ты меня достал, Гришка, – говорю не оборачиваясь. – А если я замужнюю даму захочу привести? Ты же не даёшь мне никакой возможности держать в секрете мои шуры-муры. Ну чего ты молчишь, обормот, тебе всего лишь глаз подбили, а не язык усекли?
Что-то заставляет меня оглянуться. В дверях стоит соседская жена и глядит на меня с непонятным выражением. За её плечом видна Гришкина физиономия.
– О, господи! – говорю я и скрываюсь в своей квартире.
Я – без сил. День укатал меня так, что никакой сивке-бурке не снилось. Тем не менее, верный своей «совиной» натуре, я ещё несколько часов провожу в полусонном состоянии – у телевизора, за книжкой и вообще – просто так шатаюсь по квартире из угла в угол, думая о том, как бы сейчас хорошо было болтать с Лёлькой обо всём на свете. Но ничего не попишешь, такая у нас судьба – жить порознь, мне – мучиться, а ей – не знаю. Боюсь – она привыкла, что папа – где-то в стороне…
Наконец, совершенно разбитый, я укладываюсь в постель. Усталость обнимает меня, словно верная жена, укладывает меня поудобней, подворачивает простынку под локоть. Я даже постанываю-мурлычу, – на славу погулявший по жизненным крышам котяра.
Сон готов принять меня в своё лоно. Вот только последний штрих уходящего дня – взгляд сверху. Надо лишь представить себя самого, лежащего ничком. То есть, нужно приподняться над самим собой, увидеть себя, раскинувшегося на постели. Затем ещё приподняться. И вот уже видна вся квартира, и ты сам – маленький человечек, отходящий ко сну…
…Меня научил такому способу засыпать один странный человек. Я даже не знаю, кто он такой и как его зовут. Мы встретились на какой-то тусовке, разговорились, понравились друг другу. Так бывает: среди суеты и галдежа вдруг появляется человек, с которым у тебя одинаковые реакции. Ты – остроту, он – сарказм, и всё как-то в жилу, и оба понимают друг друга с полуслова. Уже не помню, отчего мы с ним принялись обсуждать проблемы сна, – но он объяснил мне, как нужно засыпать по-настоящему. Я ещё посмеялся над этим его – «по-настоящему»…
…И вот уже видна квартира – сверху, в плане, и маленький человек, раскинувшийся на постели, под простынёй. Он, человек, на грани сна и яви, в том состоянии, когда душа едва держится в теле. Он томится, подёргивает плечами, ногами – словно готовится отпустить кого-то на волю, словно сейчас он с кем-то расстанется…
А вот, за стеною, другая квартира: кухня, два человека, мужчина и женщина.
«Пожаловался, козёл!..» – презрительно говорит женщина.
«Ё-моё… Сколько раз тебе повторять?..» – отвечает мужчина и непроизвольно дотрагивается до глаза.
«Картошку доешьте, дармоеды, завтра холодная будет… – женщина поднимает и опускает крышку с огромной сковороды. – Слышишь, Витька!» – кричит она кому-то.
«Он в наушниках, не слышит», – говорит мужчина.
«Пожаловался, мудак! – горько говорит женщина. – Да тебя убить мало, тунеядца, а я ведь никому не жалуюсь!»
«Да не говорил я ему ничего!» – кричит мужчина.
«А откуда он знает?» – ещё громче кричит женщина.
«А может, он просто слышал? Вон, через кухню, – отвечает мужчина. – Там слышно, когда тихо, когда ночь».
…Я вздрагиваю и открываю глаза.
Сон ещё свеж во мне, я, как говорится, ещё не заспал его и вижу их, мужчину и женщину, Гришку и его жену, словно ещё секунду назад был с ними за одним столом.
Я сажусь на постели.
Тихо. За окном – начало ночи. Мне так хочется писать, что мой партнёр в трусах возмущён до самой последней крайности.
Я встаю, иду в туалет, на обратном пути – останавливаюсь на пороге комнаты.
Кухня. Гришка говорил, что там всё слышно.
Прохожу на кухню и стою на середине, весь обратившись в слух.
Гудят трубы, музыка где-то наверху. Вдруг – какой-то женский вскрик, но – не разобрать.
Я подхожу к стене, прикладываю ухо. Теперь – мужской бубнёж, но снова – не понятно. Мне припоминается что-то из детства, из каких-то забытых книг – как нужно подслушивать. Я беру кружку, приставляю к стене, прижимаюсь ухом к донышку.
И:
«– Вы картошку съедите или нет! – сразу различаю Гришкину жену. – Не жаловался он… Как работать, так его нет, а как собутыльникам жаловаться, он тут как тут!
– Да и не пил я с ним ни разу! – это уже сам Гришка вопит. – Будет он со мной пить… Ему что, пить не с кем?
– Да мне всё равно, с кем он пьёт! – орёт соседка. – А ты-то – на какие шиши?
– Да когда я пил в последний раз!»
Я опускаю руку, бреду в комнату. Смотрю – в руке кружка. Возвращаюсь, ставлю кружку на стол.
В самом углу окна висит свежая, рыже-лимонного колера – луна. Я гляжу на луну, и она смотрит прямо на меня.
Весь день эта история с Гришкиным синяком пряталась от меня, – уходила, уплывала, оседала, таяла, словно мираж или утренняя дымка.