Выпашь
Шрифт:
Мне бы, то есть, до коня бы только добраться… А там… я… Человек бы пять со мной… Ядро… Ты, конечно, Факс… Еще кого поискал бы… Я бы там такой отряд сорганизовал бы. Там абы только зацепиться. Там, брат, бо-о-ольшие возможности.
Опять же, атамана Семенова я хорошо знаю… По-китайски говорю прекрасно.
Семенов из Монголии на Хайлар и на станцию Манчжурию, я бы на Пограничную и на Владивосток… Хунхузов бы набрал… «Ходей». Ей-Богу, можно… Я вот письмо приготовил об этом Великому Князю. Целый доклад. Пусть вспомнит старика…
Назначит… Прикажет… Пишу еще письмо Английскому королю и Американскому
На серых и совсем выцветших глазах Старого Ржонда блеснула слеза. Петрик положительно не знал, что ему сказать. Так не хотелось добивать старика. Видел Петрик всю тщетность мечтаний Старого Ржонда, но как упрекнет его и разочарует, когда в самом такие же мечты живут и не умирают, несмотря ни на какие разочарования?
— Конечно, Максим Станиславович… Хорошее это дело… На Дальнем Востоке и точно можно работать… Там Азия, а Азия нас и наше горе скорее поймет. Только как все это провести?.. Отсюда? Ведь мы не у себя дома.
— Обдумал… Обдумал все, миленький. Очень даже я понимаю, что мы не у себя дома… Я и французскому президенту письмо готовлю… Ты, Петр Сергеевич, в союзе Георгиевских кавалеров состоишь?
— Нет.
— Почему?
Петрик замялся.
— Деликатное дело, Максим Станиславович. Очень я старорежимный, все не могу привыкнуть к этим разным «союзам». Все мне странно кажется… Военные, армия — и союз… Заработки мои малые… Членский взнос, хоть и малый, так ведь он не один, — смущает… Времени нет… Состоять и не бывать на собраниях полагаю неудобным… Да и последние годы моей жизни я как-то ушел от людей, замкнулся в себе… Просто — одичал… Но, конечно, запишусь и в этот союз, раз вы находите, что надо.
— Да как же, миленький, не надо-то. Что — я, или ты — один? Прах. Беженская пыль… Ну, а союз!.. Представь себе, весь наш союз в полном составе, честь честью является в Елисейский дворец к президенту. Так мол, и так, мы, которые…
Кровь вместе проливали… Которым вы обязаны и славой и миром… Вы обязаны… А мы только просим помочь устроить экспедицию… Когда будет нужно — поддержать флотом… Ну, и обещания… Их купить надо… Там, концессии, что ли, какие…
Тебя… Меня… не послушает, ну а целый организованный союз храбрых… Как не принять? Мы им своим честным рыцарским словом долги довоенные и военные заплатить пообещаем… Союз — сила.
Петрик молчал. Ничего не мог он возразить или прибавить. Он видел, он знал, что это все несбыточные, неосуществимые мечты, но как скажет он это Старому Ржонду, когда Старый Ржонд только этим и живет.
Старый Ржонд с трудом поднялся с постели. Короткая рыжая шинелька лохмотьями висела на исхудалом теле. Старый Ржонд пошатнулся от слабости и ухватился за край умывальника.
— Что это я, старый дурак, так заболтался, — сказал он и стал шарить между бумагами на полке. — Соловья баснями не кормят… Сейчас я тебе чайку
— Не надо… Не надо, Максим Станиславович вам безпокоиться. Я уже пил чай дома…
Давайте мы лучше с вами поговорим.
— Куда это Анеля задевала, — ворчал про себя старик. — Я помню? был-таки у нас чай. И сахар оставался…
С полки в умывальник упала горбушка сухого хлеба. И по тому, что оставалось на полке, трудно было предположить, что там могут быть чай и сахар. Там оставались пакетик табаку, баночки с губною помадою и краскою, да лежала пачка завивалок "бигуди".
— Все дамские штучки, — ворчал Старый Ржонд. — А нельзя ей без этого.
Петрик осторожно, за спиною Старого Ржонда, полез в боковой карман своего пиджака. Там у него в старом бумажнике лежала вчерашняя получка, сто семьдесят франков, то, на что он должен был жить две недели. Он вынул стофранковый билет и засунул его под подушку. Но в той тесноте, где они были, трудно было это сделать незаметно, хотя и не светило более солнце и ноябрьские надвигались сумерки.
Старый Ржонд все увидал в зеркало. Он быстро повернулся, чуть не упал и, охватив Петрика старыми, узловатыми пальцами за плечи, припал губами к губам Петрика.
Седые усы щекотали, мягкая борода елозила по подбородку. Губы Петрика ощущали мягкую пустоту беззубого рта.
— Миленький… видел… все видел… Милостыньку убогому, — сквозь стариковские рыдания, то, отрываясь от лица Петрика, то снова к нему прижимаясь орошенным слезами лицом, восклицал Старый Ржонд… — У самого-то ничегошеньки нет. Пиджачишко старенький… Воротничок… Галстух не на рю де ла Пэ куплен…
А дает… дает… Последнее дает… И принимаю… С благодарностью принимаю…
Потому что знаю, что милостынька-то твоя от чистого сердца, а не от гордыни идет.
Христа ради принимаю… Ибо дочка у меня и внук… И им кушать хочется… А тут ведь на целый месяц и булочки, и чай и колбаски… Молочка Стасику маленькому.
Все это было очень тяжело Петрику. Он не знал, как ему вырваться от расчувствовавшегося старика. Он хотел сразу и уйти, но Старый Ржонд крепко вцепился в плечи Петрика.
В эту сложную, чувствительную и неприятную для Петрика минуту, быстро, без предварительного стука, распахнулась? затрепетав зыбкими досками, дверь, и в ней появилась Анеля.
— Что случилось, папочка? — воскликнула она и шагнула в комнату, таща за собою упиравшегося и, должно быть, испугавшегося «чужого» мальчугана лет двух.
ХIV
Анеля мало изменилась с тех пор, как ее видал на фантастическом биваке Кудумцева Петрик. Она только еще более похудела и приобрела те модные тогда в Париже мальчишеские линии тела, без бедер и без округлостей. Одета она была бедно, но чисто и опрятно. Черный суконный колпачок прикрывал ее стриженые волосы. Брови были подщипаны двумя узкими черточками. Большие глаза от наложенной туши казались огромными. Щеки были подрумянены. На губах кармином было изображено сердечко. В узком черном платье она казалась куколкой. Стройные ножки были в простых желто-розовых чулках. Она сейчас же узнала Петрика. Вероятно, Ферфаксов уже сказал ей о нем — и она не удивилась, но искренно обрадовалась.