Выпашь
Шрифт:
— Что поделываете, Ранцев?
Петрик рассказал о своей работе, о своих печальных мыслях и, между прочим, сказал, как он был удивлен, обрадован и восхищен, увидав Ермолина верхом в Булонском лесу.
— Ничего не попишешь, Ранцев, — тихо сказал Ермолин. — Против рока не пойдешь…
Ужели вы думаете, что мы, генералы, меньше вашего страдаем за Россию? Да, зашли мы в тупик, уйдя заграницу. Это была самая жестокая наша ошибка… Заграница-то эта! Да ведь воспитаны были мы в вере в эту самую заграницу. Все казалось она нам олицетворением благородства и доблести. Свое видели только худое, заграницей примечали только хорошее. И потом, очень мы уж много о себе думали. Исполнили
Кормлюсь… Вы холосты?
— У меня жена осталась в России.
— Имеете возможность посылать ей что-нибудь?
— Я не знаю даже, где она… И жива ли?…
Генерал Ермолин помолчал немного.
— Ну все-таки один. А у меня жена. Кормиться надо. Если Господь не посылает смерти, жить надо.
— Вы все-таки, ваше превосходительство, при своем деле, — сказал Петрик.
Ермолин внимательно посмотрел на Петрика.
— Не жалуюсь, — сказал он. — А что, Ранцев, не хотели бы вы тоже заделаться наездником… Вы школу первым кончили?
— Нет. Вторым.
— Ну, вот и прекрасно… Послушайте, еще и карьеру сделаете… Американскому какому-нибудь жиду чистокровного коня так объездите, что он по аvеnuе du Воis dе Воulоgnе испанским шагом на нем пойдет. У жидов теперь русские в моде. Какой чин у вас?
— Ротмистр.
— Жалко, не генерал. Жиду нанимать — так генерала приятнее.
— Я, ваше превосходительство, — хмуро сказал Петрик, — к жиду наниматься не пойду.
— И напрасно, Ранцев. Во-первых, есть жиды и жиды. И между ними есть прекрасные люди и даже, представьте, большие русские патриоты.
Заметив, как наершился Петрик, Ермолин сказал, положив руку на рукав Петрика.
— Смотрите проще на вещи. Для вас, как это мы в катехизисе когда-то учили…
Несть еллин ни иудей, обрезание и необрезание… Так и нам, нам все одно — клиент. И, если не боитесь сесть на четыреста франков, я вас мигом могу устроить.
И Ермолин рассказал, что он как раз получил более выгодное место, и его хозяйка обезпокоена подысканием другого наездника.
— Лучшего, как вы, не придумаешь. Вы не молоды — и в то же время красивы и элегантны. Моя Ленсманша, — она, поди, вторую империю помнит — выросла на почитании этикета и красоты. Клиентура у нее прекрасная. Молодого наездника она взять побоялась бы. У нее ездят барышни американки, чего доброго еще увлеклись бы, а так, за сорок, ей самое подходящее… Да что говорить!.. Сегодня же и пойдемте. У меня урок от трех. Хозяйка в два пойдет на прогулку, вы и поезжайте с ней. Она вас и опробует. Мы с вами одинакового роста. Вы наденете мой костюм.
А мне так будет приятно показать, как все русские ездят.
Петрику вспомнились слова Анели: — "да як же-шь так просто з мосту"… но он согласился. Не все ли равно?… Четыреста франков?… Маловато… Да он привык голодать… Зато будет при своем деле и с лошадьми, что он так всегда любил.
Ермолин словно угадал мысли Петрика.
— Это ничего, что только четыреста франков. В сезон вы чаевыми столько же наберете. Тут так принято, чтобы наезднику и палефренье давать на чай.
Петрик опять поморщился, но генерал Ермолин ударил его по плечу и сказал: — Да будет!.. Россию прогуляли!.. Так что уже тут!.. Забудьте на это время прошлое… Вы наездник, и только. А те, с кем вы будете ездить — клиенты… И все… Не вы один страдаете… А
— Аdditiоn s'il vоus рlаit, — крикнул Ермолин. Лакей подал счет. Петрик хотел было платить свою долю, но Ермолин ему этого не позволил.
— Послушайте, ротмистр, — сказал он. — Вы — ротмистр, и для вас я все еще генерал. Ну, идемте, не мешкая, чтобы вам успеть переодеться.
ХVIII
Mаdаmе Lеnsmаn, или Ленсманша, как ее назвал Ермолин, оказалась дамой под семьдесят лет. Она как-то вдруг появилась на маленьком дворике своего заведения, куда выходили окна денников и куда смотрели на Петрика рыжие, гнедые и серые конские головы. Она была в котелке с туго подобранными под него серыми косами.
Громадного роста, выше Петрика, в длинной старомодной амазонке, она и точно будто соскочила с картины времен второй империи. Ермолин рассказал, в чем дело и представил ей Петрика. Ленсманша с ног до головы осмотрела Петрика тем взглядом, каким она осматривала лошадей, которых ей приводили на продажу, и, по-видимому, удовлетворилась осмотром. Ничего не говоря самому Петрику, она приказала конюху поседлать «Калипсо» — "роur mоnsiеur".
Ленсманше подали громадного шестивершкового коня. Ермолин посадил ее на него.
Петрик легко вскочил на нервную, горячую гнедую кобылу и сжал ее шенкелями. Он пропустил монументальную амазонку и поехал, как полагается, в полушаге за нею.
Они проехали на ruе dе lа Fаisаndеriе, свернули переулочком к новым домам, и по песчаной, растоптанной лошадьми дорожке выбрались в Булонский лес. Ленсманша хлыстом показала Петрику, чтобы он ехал рядом с нею.
Петрик под испытующим и внимательным взглядом Ленсманши чувствовал себя, как на смотру генерал-инспектора кавалерии. Пошли рысью. Наездница то прибавляла, то убавляла ход своей лошади и смотрела, как мягко и искусно справлялся со своей плохо выезженной, что называется, только «нашлепанной» лошадью Петрик. Прошли целую аллею галопом, опять так же: то прибавляя, то убавляя ход. У выходных ворот перешли на шаг. — Вы хорошо ездите, — сказала, наконец, Ленсманша. — Русские вообще хорошо ездят.
Петрик нагнул голову.
Эта похвала ему была приятна: она касалась не его, но русских.
— Я когда-то ездила с вашими великими князьями. Они все прекрасно ездили, — продолжала Ленсман. — И главное, вы знаете правила, как надо ездить с дамой. Вы, верно, ездили с амазонками?
Петрик не ответил. Ему не хотелось говорить, с кем он ездил. Он опять поклонился.
— Я вижу, вы джентльмен, и я могу вас принять к себе на службу. Но, кроме того, что быть джентльменом, вы должны быть еще и наездником. У меня правила такие: наездник не имеет права разговаривать с клиентом. Я не переношу этой болтовни нахальных гидов. Вы только отвечаете на вопросы клиентов. Ну, еще, если надо сделать указание, поправить, дать урок. Вы по-английски говорите?
— Немного.
— Много и не надо. Не болтать надо, а учить… Да, еще… Вы не должны никому говорить, что вы русский.
Петрик хотел спросить, почему, но воздержался и только с удивлением посмотрел на Ленсман. Она поняла его взгляд и сейчас же пояснила: — Русский — это всегда политика. А тот, кто ездит верхом, тот не занимается и не хочет знать никакой политики. Русских могут бояться… Не большевик ли?…
Коммунист? Вы будете… Француз… Скажем, по вашему выговору… Из Эльзаса.
Мосье Пьер… Другого вам имени и не надо. У меня и мосье Ермоль ходил за француза… А он притом же генерал. Так-то лучше… И никому не обидно и не стеснительно.