Выпашь
Шрифт:
Петрик скользил намокшими сапогами по плетенкам из соломы. С его одежды текла вода.
В глубине фанзы была узкая дверь. По ее сторонам стояли шкапики черного дерева с красивой резьбой. На одном невысокое изображение какого-то изваянного из бронзы бога. Перед ним на тарелке лежали белые хлебцы, в горку пепла были воткнуты тонкие угасшие свечи и в вазочках были пыльные бумажные цветы — домашние пенаты, охранявшие покой дома. На другом шкапике было зеркало и какие-то шкатулки и фарфоровые безделушки. На этот шкапик домоправитель поставил лампу и она отбросила большие и
Слуги Ванг-Ши-Тзе принесли грязноватые, стеганые на вате халаты, чтобы было что надеть, пока просохнет на канах промокшее платье.
— Он говорит, — объяснял слова китайца Кудумцев, — что сейчас растопит жарко каны… Нам подадут чай. Если что нужно для сотни — свинью, или сена и зерна — он охотно продаст.
Ванг-Ши-Тзе кивал головой: — "хао!.. хао!"..
Кудумцев с помощью манзы-слуги стягивал намокшее платье и сапоги. Пришел его вестовой с вьюком, разложил белье и одежду по кану. Китайцы ушли. Кудумцев — голый, обросший черною косматою шерстью — накинул на плечи китайский халат и растянулся на нагретом кане.
— Прямо блаженство, — сказал он. — Как после бани на русской лежанке. А ты что же, Петр Сергеевич?
— Я еще пойду посмотреть, как устроилась сотня.
— Охота! Устроятся и без нас, — потягиваясь сильным, мускулистым телом и крякая, сказал Кудумцев. — Ты все пограничника нашего на российского солдата ценишь. Тут наша служба его так обломала — везде приспособится… Поди еще и к китаянкам заглянет.
— Этого еще недоставало! — недовольным голосом проворчал Петрик.
— Тебе что, Петр Сергеевич. Ты человек женатый… Тебе нас не понять! Китайская мадама не трогать! Вот оно как!
— Неужели ты, Анатолий Епифанович, этого не понимаешь? Или ты шутишь!.. Тогда, прости, твои шутки неуместны!
— Откровенно говоря, — не понимаю, — Кудумцев с хрустом расправил свои кости, весь выворачиваясь из халата. — Я бы и сам… Славно-то как после такой-то бани!..
Вот так, в этом распахнутом халате… Грязноват маленько, так зато мягкий какой?!..
Понимают семейное дело китайцы… Да так бы вот голый — и скользнул бы по галерейке к их левой фанзе… То-то там переполоху!.. А ведь, поди, там не одни седые бабушки с прокуренными черными зубами и седыми косицами на лысых черепах.
Поди, есть и молоденькие с размалеванными щечками и черными чолками на лбу…
Попетушился бы я там!.. Они-то до белого мяса, я думаю, куда как охочи!
— Ты это так рассказываешь, точно бывал там, — сердито сказал Петрик.
— Бывал, не бывал, — быль молодцу не в укор. Китайская любовь — не плохая любовь. В ней тоже и смех, и поцелуи… и слезы… Немножко множко, пожалуй, слез… Да ведь и то — любовь на полчаса. Ты не позволишь тащить же свой китайский предмет в казарму.
Петрику был неприятен этот разговор, и он пошел к дверям.
— Ты никогда не думал, Анатолий Епифанович, о последствиях такой любви?
— Последствия меня не касаются… Мне надо же иметь какое-нибудь удовлетворение в этом диком краю… Я хочу!.. Ты понимаешь это, Петр Сергеевич?.. Я… я… я хочу… Ведь для меня-то: я —
— Если так смотреть?.. Если я — это все?.. Если все можно — то можно дойти до такого состояния, до какого дошел тот страшный злодей на Шадринской заимке.
Петрик открыл дверь в сени.
— Пожалуй… да… можно, — гибко садясь на кане и охватывая руками голые колени, сказал Кудумцев.
— Ты что же?… Его оправдываешь?… Ты понимаешь его?..
— Я думаю… там был наш русский религиозный садизм… Это похуже еще еврейского употребления крови… И кроме того… В этом я уже никак не сомневаюсь… Там было… Там было… Ты, Петр Сергеевич, знаешь, что такое "хи-хи-хи"?..
Ранцев пожал плечами и вышел из фанзы.
ХVII
Все тот же ровный, крупный дождь продолжал лить с неба. С крыш фанз шумели водяные потоки. Под сараями светились китайские фонари. По случаю летнего времени — старый урожай был израсходован — новый еще не собран — сараи были пусты. Там были уже протянуты коновязи. Мерный хруст раздавался оттуда. Лошадям было задано сено. Седла, амуниция, винтовки — все было сложено и составлено согласно с уставом. Часовой и два дневальных в мокрых накидках были при лошадях.
— Когда сменяетесь?
— Их благородие, поручик, сказали, как немного обогреется и просохнет смена, так и подменят.
— Хорошо… Где поручик?
— Вот в этой фанзюшке.
Солдат указал на большую длинную постройку, ярко светившуюся бумажными, широкими окнами.
Ранцев вошел в фанзу. В ней было парно и дымно, как в бане. И, как в бане, в ней копошились голые люди. На протянутых веревках раздевшиеся донага солдаты развешивали рейтузы, сапоги и белье. В сенях, при тусклом свете масляной лампы, голый кашевар в накинутой на плечи серой, колом торчащей шинели разделывал подвешенную за задние ноги тушу молодой свиньи. Во вмазанных в печь чугунных котлах закипала, дымясь паром, вода.
Похилко, в шинели как в халате, босой, появился из фанзы.
— Что готовите? — спросил Петрик.
— Сейчас чаем с китайскими лепешками ребят напоил… А на ужин похлебка свиная с чумизой… Всего манза отпустил. Такие хорошие люди!
— Чтобы за все было заплачено. Спроси счет.
— Понимаю.
И, вспоминая бывший сейчас разговор с Кудумцевым, Петрик строго добавил.
— И чтобы ханшина не трогали!
— Сами понимаем, ваше благородие… Разве можно!
Весь мокрый и точно дымящий в облипшем и ставшем тесным кителе, показался Ферфаксов.
— Спасибо, Факс. Все в порядке… Пойдем… нам хозяин сейчас чаю даст.
И, обращаясь к Похилко, Петрик строго добавил:
— Чтобы никто не смел заглядывать к китаянкам.
— Да что вы, ваше высокоблагородие, — точно возмутился Похилко. — Будто первый раз!.. Мы себя соблюдаем… Сами, чай, жен по домам пооставили… Очень даже мы это понимаем…
Когда шли по мокрым плитам под шум дождя и водяных струй, Ферфаксов говорил Петрику:
— На счет этого ты, Петр Сергеевичу можешь быть спокоен… Наши солдаты Бога не забыли… Да и я им разъяснял… Им это и в голову не придет.