Выпитое солнце
Шрифт:
«А он ушел бы, если бы я не согласилась?» – пронеслось в голове Октябрины, но раздумывать над «если» совсем не хотелось. Больше их будто не было. Она здесь и сейчас – сидит на бордюрчике в отдаленном районе города, разглаживает пластыри на свежих болячках и дышит. Руки ее болят. Эта боль в радость. При другом раскладе Октябрина могла бы ее и не чувствовать.
В кармане штанов еще лежал его адрес. Можно сесть на трамвай и поехать, а там уже достать адрес и разобраться, туда ли приехала. Трамваи все равно шли в три стороны – шанс приехать в нужный район один к трем. Но Октябрина боялась достать бумажку из кармана и посмотреть, что написал Арсений. Вдруг не написал ничего?
«Нет, он выглядит так, словно обманывать не умеет, – подумала Октябрина и тут же себя одернула. – Многие люди так выглядят. Один из сотни окажется порядочным».
Октябрина помнила репортажи об убийствах и насилии над девушками. Они с Галиной Георгиевной сидели в зале и смотрели новости. Один из весенних вечеров, Октябрина была на больничном. Развлекаться как-то нужно было.
«Верить в этом мире почти никому нельзя, до чего дожили! Раньше друг к другу в гости ходили спокойно, а сейчас только думай, чтоб не прибили!» – воскликнула Галина Георгиевна и потерла глаза.
Октябрина была слишком слаба тогда, чтобы согласиться. Сейчас же она сидела и думала, что в целом-то согласна. Но насколько навредить может человек, который спас ее из заброшенного дома ночью? Там никого нет – хотел бы, сделал бы с ней что угодно, никто бы и не узнал. Но Арсений не сделал ничего. Он и пальцем ее не тронул без ее разрешения, а когда тронул, то поднял с грязного пола и вывел на свет.
«Не, ну это не аргумент. Может, у него план!» – Пронеслись новые мысли.
Но больше пустого листа Октябрина боялась даже потерять бумажку, даже если на ней ничего не написано. Боялась, что листочек унесет ветер или спрячет где-то Клюква. Это была бы вина Октябрины, а на ней уже и так много вины. Нечего брать еще одну.
Увидеть Арсения хотелось. Хотелось даже больше, чем убедиться в том, что он не психованный маньяк, а просто хороший человек. Пусть второй расклад и был менее вероятным.
С рынка Октябрина смогла вернуться только после обеда. Долго она сидела в соседнем дворе на лавочке, чувствовала, как в шоппере, прижатом к боку, уже нагревалось молоко. Оно не испортится, но надо бы пойти в свою комнату, накормить Клюкву, Тайлера, поесть и самой. Но Октябрина продолжала сидеть. Воздух, прохладный, пахнувший мокрой землей, чуть влажный. Она не могла надышаться. По дороге назад она вдруг отчетливо поняла, что могла никогда в жизни больше не сделать нового вдоха. А теперь – сколько угодно. Можно надышаться так, что закружится голова.
Октябрина всхлипнула. По горлу пробежала волна горечи и жара. Казалось, еще немного и ее стошнит прямо на траву перед квадратной песочницей с грибком. Перед глазами поплыли отдельные пятна зеленого, как поднятая в воздух земля с площадки. Октябрина похлопала себя по карманам, думала, что, может, где-то и завалялась таблетка, но прикоснулась только к бумажке, хрустнувшей под пальцами. Жар и тошноту как рукой сняло.
Через двадцать минут Октябрина уже выкладывала еду на кухонный стол под внимательным взглядом Галины Георгиевны.
– На тебе сегодня весь день лица нет. Что-то случилось? – спросила женщина и, чуть покачиваясь, присела на табуретку.
Октябрина выложила уже заслюнявившийся пакет творога на стол и шмыгнула носом. Плакать перед женщиной нельзя, а то подумает, что что-то действительно случилось.
– Ничего, – выдохнула Октябрина и вытащила макароны. – Вот, как вы просили.
– Ну я же вижу, что что-то произошло. Тебе ничего не нужно? Тебе кто-то что-то сделал? Ты вчера была веселая.
Октябрина пожалела, что вытащила уже все. Она схватилась за лакомство для попугая как за спасательную соломинку. Вчера-то она действительно была веселая. Сейчас только думать о той улыбке, вчерашней, чужой, было жутко.
– Галина Георгиевна, – прошептала Октябрина, не оборачиваясь. Она закрыла глаза, чтобы тусклый свет не раздражал их. – Если бы чего-то всем сердцем хотели, но понимали, что это, может, безрассудство. Вы бы сделали это?
Октябрина услышала скребок тапочек по полу. Скрип кружки по скатерти. Пение птицы за окном. Галина Георгиевна вздохнула.
– А это опасно? – тихо спросила она и будто бы хотела подняться, но передумала, только скрипнула табуреткой.
– Не думаю. Не опаснее, чем все, что мы делаем каждый день, – призналась Октябрина.
Даже спиной она почувствовала, что Галина Георгиевна улыбнулась.
– Я бы сделала. А то жалеть будешь, что не сделала. У тебя что, что-то серьезное? Или ты так, просто спрашиваешь?
Октябрина открыла глаза. Глаза щипали, но боль эта была в радость.
– Да так, Галина Георгиевна. Я просто так, подружке. – И начала убирать продукты в холодильник.
Глава 8
Арсений жил на другом конце города, куда даже не доходили трамваи. Октябрина вышла на «кольце» и поплелась дальше, под горку, мимо частных домов, обдуваемая горячим воздухом, всколыхнутым редкими проезжавшими машинами. Ноги загребали пыль на обочине, в дырочки кроссовок забился песок. Октябрина чувствовала его между пальцами, во влажных ложбинках. Надо бы остановиться, вытряхнуть, но даже мозоли не пугали. Октябрина чувствовала – если перестанет идти сейчас, может вовсе не дойти.
Сначала слева, на противоположной стороне дороги, и справа, на расстоянии пары метров, шли дома с большими участками. Кирпичные заборы сменялись железными, они кончались и начиналась рабица. Октябрина шла, особенно не оглядываясь, но высокие заборы все равно попадали в поле зрения. Девушка обернулась, поглядела на пустынную в воскресенье дорогу в пригород. Никто не ехал работать на металл перерабатывающий завод. Наверное, смена уже началась, хотя еще рано. Не глядя вперед, она шла, глядела на пятиэтажки, скрывавшиеся за холмом. Сначала пропали этажи, затем и крыша, а когда скрылась и антенна, Октябрина решила посмотреть по сторонам и – увидела только заросли крапивы. Оказалось, дорога шла вниз, а дома поднимались по холму, и слева виднелись только крыши. Можно и остановиться, оглядеться еще раз, но что-то подсказывало Октябрине – нужно идти дальше, «до конца», как сказал Арсений, что бы это ни значило.
Арсений дал адрес на листочке, вырванном из блокнота. Большие клеточки, карандаш, который уже подтерся. «Прямо от кольца, затем влево, не сворачивая по дороге. Не пропустишь». Теперь, когда Октябрина продолжила спускаться мимо крапивы, пыли и дороги, поняла, что пройти мимо все равно бы не смогла, даже если бы захотела.
Дом Арсения пропустить на самом деле сложно, если не пропустить спуск: деревянная изба на окраине деревни, практически висящая над обрывом. Дорога, когда-то вытоптанная от проезжей части, даже выбитые ступеньки на спуск в заросли. Одинокая яблоня (рядом с ней не поленились поставить табличку с подписью «яблоня») шумела листьями у начала тропинки, а внизу, между домом и дымящим заводом, пробегали междугородние поезда. У подножья обрыва, прямо под домом, притулился серый коробок железнодорожной станции.