Выпитое солнце
Шрифт:
Октябрина слышала, как сердце гулко билось в груди. Кажется, оно медленно поднималось по горлу к ушам.
– Здравствуйте! Вы, наверное, секретарша Романа? – спросила Екатерина Андреевна и улыбнулась.
Морщинки в уголках глаз, пухлые, накрашенные алой помадой губы, ухоженные волосы, новый маникюр. Октябрина всегда мечтала видеть маму такой, а теперь смотрела на женщину, которую помогала обманывать.
К горлу подступила кислая тошнота.
– Да, здравствуйте. Вы, наверное, Екатерина Андреевна? – выдавила Октябрина и, когда увидела, что женщина улыбнулась еще раз, продолжила. – Роман Александрович мне про вас много рассказывал.
– Ой, это он умеет, – сказала Екатерина Андреевна и повернулась к мужу. Роман стоял в проходе арки и кивал так, словно ничего не происходило.
Октябрина готова была умереть на месте, если бы ее после этого простили.
– Как у вас много работы! – вздохнула Екатерина Андреевна. – Тяжело, когда в офисе ремонт. Но ничего, скоро закончится. А вы, простите, вашего имени…
– Ксюша. Ксения Евгеньевна, – сказала Октябрина и даже не хотела смотреть на побелевшего Романа. Она глядела на Екатерину Андреевну и надеялась, что взглядом сможет искупить вину.
– Ксения Евгеньевна, очень приятно. Вы бы перекусили, так долго сидеть! Я приготовила пирог, он в холодильнике. Сейчас, подождите, я помою руки и вам разогрею!
Екатерина Андреевна в самом деле бы пошла разогревать пирог и заваривать новый чай. Более того, она выглядела как та гостеприимная хозяйка, которая села бы за стол, начала бы расспрашивать о жизни, кивать и улыбаться. Октябрина сразу представила, как разрыдалась бы за столом, поднялась с места, скрючилась. Ее бы вывернуло на пол прямо у стола от отвращения к себе. Октябрина поднялась с места и сказала:
– Нет, спасибо, Екатерина Андреевна, но мы закончили. Роман Александрович меня как раз отпускал.
– Правда? Что же, жаль. – Екатерина Андреевна сказала это так, словно ей на самом деле жаль. – Надеюсь, мы с вами еще увидимся!
Октябрина буркнула что-то похожее, но уже не услышала своего ответа. На автомате она оделась, обулась. Роман говорил что-то на прощание, но Октябрина не слышала. Она вышла в подъезд, пробежала по лестнице несколько пролетов, прошлась по улице до соседнего двора, остановилась у лавочки и, не в силах больше нести свое унижение, упала на прохладную лавку и расплакалась. Слезы обожгли щеки. Октябрина прижала руки к губам, вдавила ладонь так, чтобы не закричать, и окропила пальцы соленой влагой. Ногами она уперлась в землю, чтобы не упасть. Октябрина подняла голову, и серое небо завертелось перед глазами. Крыши домов, глаза квартир, рты дверей смеялись над ней. Казалось, нельзя придумать ситуации более унизительной, но Октябрина, кажется, решила собрать коллекцию унижений.
«Так дальше нельзя, я так больше не могу!» – подумала Октябрина. Все слезы, которые она удерживала в себе последние встречи, полились на песок детской площадки. Вдалеке прогремел гром. Октябрина потерла пальцами глаза, и по площадке запрыгали красные мушки.
Дождь, пусть пойдет дождь и смоет ее позор. Пусть смоет ее в канализацию. Казалось, сейчас ей там самое место.
Идти домой нельзя – куда идти? Некуда. Возвращаться тоже не хотелось, как и проходить мимо дома Романа. Октябрина приняла единственное решение, которое тогда показалось ей верным, – зайти в кофейню, купить кофе, умыться в туалете, кое-как привести себя в порядок, а потом уже решать, где провести остаток дня. И если с кофейней и холодной водой проблем не было, то со второй частью плана все оказалось не так просто.
Почти весь день оставшийся Октябрина бродила по центру. Без цели она забредала в магазины, плутала между витринами, но сквозняк кондиционера выносил ее на улицу. Она смотрела на сувениры, глядела на одежду в бутиках и даже заходила в кафе, листала меню, но нигде не могла задержаться дольше, чем на пять минут. Призраком она болталась по улицам, пока не увидела вдалеке трамвай. Противиться единственной светлой мысли Октябрина не смогла, достала из кармана мелочь и взобралась в пахнущий влагой, сушками и мокрой травой трамвай. Она знала – он привезет ее туда, куда требует немая душа.
Домик «для всех» в этот пасмурный вечер казался заброшенной лачужкой на краю мира. За накинувшимися на город тучами пропал завод и железнодорожная станция, а дом Арсения стоял, одну ногу свесив над пропастью, и качался.
Арсений открыл через минуту. В белой кофте, босиком. Он выглядел бодрым, но обескураженным.
– Привет. – выдохнул он. – Что-то случилось?
Октябрина по дороге до него репетировала речь, про себя проговаривала ее спокойно, но стоило открыть рот и вдохнуть воздух, как Октябрина задохнулась, в уголках глаз выступили слезы и выдавить из себя она так ничего и не смогла.
– Так, ладно, заходи.
Только Октябрина зашла и сняла кроссовки, как за дверью забарабанил дождь. Крупные капли стучали по крыше, ударялись в окна, но стоило зайти в комнату, где кроме Арсения никого, звуки стихли.
– Хорошо, что ты здесь, – просипела Октябрина и огляделась. В первый раз она и не заметила, что у Арсения в доме была полноценная раковина на кухне. – Можно руки помыть?
– Да, да, конечно, – Арсений засыпал в заварочный чайничек, украшенный рисунком с петушком, заварку. – Ванная у меня тоже есть. В ту дверь, там, у меня в комнате за дверью.
Смотреть на комнату Арсения в такой момент совсем не хотелось. Октябрина думала, что упадет там на пол и заплачет. Сидеть на кухне проще – пространство уже знакомое, не так неожиданно.
В тишине Октябрина намыливала руки. На бортике лежал громадный кусок хозяйственного мыла, на крючке над краном висело белое полотенце для рук. Пахло средством для мытья посуды. Октябрина пробежала взглядом по стене, приделанным к стене на гвоздики держателям для специй и поварешек, добралась уже до плиты, но тут заметила руки, потом плечи, а потом, сама того не заметив, уже смотрела Арсению в лицо.
– Ты голодна? – спросил он и поднял заварочный чайник. – Ко мне заезжал друг, привез большой пирог с капустой и яйцом. У него жена просто невероятно готовит. Будешь?
Арсений пожалел о своих словах сразу же. Губы Октябрины задрожали, руки с трудом нащупали полотенце и терли пальцы о теплое белое полотенце.
– Ладно, ладно, присядь. Если что, потом скажешь.
О большем Октябрина и просить не могла.
В тишине они пили чай. Этот чай, собранный, наверное, на соседних полях, высушенный на подоконнике на газетке, не шел ни в какое сравнение с дорогим китайским чаем Романа. Октябрина выпила четыре чашки и только тогда успокоилась. Весь ее живот, казалось, состоял из горьковатой горячей жидкости. За окном стучал дождь, поскрипывали стены дома, бревна, десятки лет лежавшие друг на друге и уставшие от соседства, тихо стонали. В доме больше звуков не было. Даже часы не тикали.