Выпитое солнце
Шрифт:
– У тебя есть братья или сестры? – наконец спросил он.
– Никого нет. Родители когда-то посоветовались с соседями по дому и решили, что сейчас мир уже достаточно «прогнил», чтобы в него приводить больше детей. – Октябрина усмехнулась. – Как видишь, меня в этот мир привели без всяких раздумий. А у тебя есть кто-то?
Арсений посмотрел на горизонт и прошелестел в тон травам:
– Был и есть. Одновременно.
– Как это? Брат или сестра?
– Брат. У меня брат.
– А что, он уехал далеко?
– Он? Нет, что ты. – Арсений не шевелился. – Он умер.
Холод упал по ногам на землю. Тело замерзло и, казалось, не могло двигаться. Октябрина пошевелила кончиками пальцев и то – с большим усилием.
– Как так? Как, как умер?
– Вот так. Взял – и умер. Он сам так решил.
Октябрина не знала, как смотреть на него, да и стоило ли вообще. Может, надо отвернуться, может, перевести тему или раскашляться, упасть на землю и сделать вид, что погибаешь в муках, чтобы внимание его переместилось с мыслей о брате на что-то другое. Но Арсений как-то особенно спокойно спросил:
– Ты, наверное, не особо понимаешь, да? Я понимаю. Никто не понимает.
Арсений, казалось, хотел сорвать цветок, но стоило ему прикоснуться к стебельку пальцами, – отпустил.
– Когда-то, когда я был еще ребенком, мой брат решил от нас съехать. Ему было восемнадцать, он учился в техникуме, подрабатывал, нашел девушку и решил жить с ней. Мама с папой не были против, даже сказали, что рады. Девушка им нравилась, ее, кажется, звали Олей. Они жили вместе пару месяцев, устраивали вечеринки. А какие там вечеринки могут быть? Ну, самые обычные, как сейчас, только еще хуже. Тогда-то люди не понимали, как всякая дрянь может убивать. Они смотрели по сторонам, видели, как их друзьям весело, как они ищут «проходы в потайные миры», как «расширяют сознание», а когда кто-то умирал, будто внимания не обращали. Тогда вообще многие умирали.
Арсений сложил пальцы ладони и хрустнул стебельком ромашки. Взгляд он так и поднимал к небу.
– Он вышел в окно после посиделки. Наверное, открыл окно, подставил табуретку и вышел. Так-то он был высокий, но вряд ли смог подняться без табуретки. Может, он сказал что-то перед уходом. Может, молчал. Никто не видел, как он это сделал, – все спали.
Холод пронзил ее ноги до костей. В спине покрылся коркой костный мозг.
– Как так? – с шепотом она завалилась на траву рядом с Арсением. – А… а письма? Он не оставил письма?
– Он человек настроения. Часто решает сделать что-то за пару минут до того, как на самом деле начинал что-то делать. Не думаю, что он планировал это. Не думаю, что он проснулся и понял, что это его последний день на этой земле. Не думаю, что вообще понимал, что уйдет и кому-то понадобятся ответы после его смерти.
– Но, но ведь…
– Время было тяжелое, эту дрянь можно было достать намного проще, чем сейчас, – сказал Арсений и все-таки сорвал цветок. – Мы не ценим то, что у нас есть сейчас. Это было не так давно, но я помню это, будто было вчера. Я однажды видел, как одноклассник его зашел к нам домой, разделся, и я… Я видел огромные, налитые засохшей кровью порезы. Они сидели на кухне, родители тогда уехали. Я слышал, как они рылись в ящичках, где у мамы лежали лекарства. Она медсестра, у нее всегда были шприцы. – Арсений поддел пальцем ноги камушек перед собой и отпихнул его. – Я ведь знал, что они делали. Мне было лет семь, может, и того меньше. А я уже знал, что они делали, но не понимал, чем это кончится. А хотя, может, и понимал, но не хотел принимать. Никогда не хочешь думать о том, что кто-то из близких может исчезнуть, а когда уже видишь, как кто-то идет по дороге исчезновения, – обычно закрываешь глаза. Ты будешь ждать его каждый день, ставить тарелку на ужин, здороваться, когда входишь в пустой дом, не удалишь номер в телефоне, все будешь смотреть на него и думать, позвонить, ответит ли… Не хочется думать, что когда-то голос, который слышишь каждый день, забудется. Голос будет слышаться как шелест ветра. Каждый человек знает, как звучит шелест ветра, но описать не сможет. Так и здесь. Я все помню, а ведь записи его голоса у меня не осталось.
Арсений замолчал, Октябрина боялась даже открывать рот. Казалось, ее вдох может напугать Арсения, напомнить, как дышал его брат. Как звали его брата? Были ли они похожи?
– И как ты… – сорвалось с ее губ и испугалась. Но Арсений ответил спокойно.
– Надо жить дальше. У меня много лет слезы и тишина забрали, а брат бы этого не хотел. Он ведь мечтал бросить. Я повзрослел уже, он мог бы со мной разговаривать на такие темы. Он бы хотел, чтобы после него такой ошибки бы не совершали.
– Он говорил с тобой об этом, когда ты был маленьким? Он говорил, что…
– Он не мог такого рассказать. Я был его брат, не друг. Друзей у него было достаточно, чтобы я оставался братом, а сокровенным он делился с другими. Да и я ведь был слишком мелкий, о чем со мной разговаривать? Я бы его все равно не понял. – Арсений хрустнул суставами на пальцах. – Он любил музыку, эта любовь граничила с помешательством. Он ездил по городам и собирал с друзьями виниловые пластинки, стоял в очереди часами, чтобы привезти домой хотя бы одну. Они оставались у кого-то дома и переписывали выступления на кассеты, а потом брат приходил и ночами смотрел эти записи. Видела бы ты его глаза. Он жил в эти моменты, понимаешь? Жил, а в другое время – нет.
Арсений улыбнулся. Улыбнулся совсем немного, дрогнули его губы, а Октябрину словно током прошибло. Арсений говорил так, словно брат все еще жив и мог его слышать.
– Он ни минуты не мог прожить без музыки, постоянно либо напевал что-то, либо наигрывал на кастрюлях или на лесках, которые натягивал и дергал, будто это струны гитары. Тогда сложно было достать даже гитару, куда ж там мечтать о барабанах. Знаешь, он как жил рок-н-роллом, так им и умер. Тогда так жили многие.
– Это в каком смысле?
– Это был протест. Протест против чего-то, я не знаю, чего именно. Я бы хотел понять, что это было, но никогда не пойму. Не прощаю себе этого, но и сделать ничего не могу. Знаю только, что он не стал бы умирать просто так. Он хотел оставить послание, он оставил нам назидание на всю нашу оставшуюся жизнь, но захотел, чтобы мы сами разгадали его загадку. Я в этом уверен.
Арсений стих.
– Меня только пугает, что он при жизни так и не нашел Бога, – сказал Арсений через пару минут тишины. Лицо его остекленело.
Слова резанули Октябрину по живому. Признание в чем-то важном, но совершенно неизвестном, показались ей колдовским заклинанием.
– Мне кажется, с ним жить тяжелее, – прошептала Октябрина и зажмурилась. – Ты ведь себе не принадлежишь, получается. Постоянно перед кем-то отчитываешься. Наверное.
– С Богом намного легче умирать, – ответил Арсений. Голос его звучал ровно.
Октябрина долго не могла посмотреть на Арсения. Деревья на холме медленно качались, ветер шевелил сочные, еще не обожженные солнцем листья. Арсений начал говорить.