Выше Радуги
Шрифт:
– Заклинанье это, – обижается бабка. – Древнее. Будешь ты теперь, внучёк, сигать в свою высоту, как кузнечик, только соблюди условие непреложное.
– Что за условие?
– Не солги никому никогда ни в чём…
– Ни намеренно, ни нечаянно, ни по злобе, ни по глупости?..
– Ни из жалости, ни из вредности, – подхватывает бабка и спрашивает подозрительно: – Откуда знаешь?
– Слыхал… – туманно говорит Алик.
– Соблюдёшь?
– Придётся. А вы, никак, баба-яга?
– Она самая, внучёк. Иди, внучёк, указанной дорогой, не сворачивай, не лги ни ближнему, ни дальнему, ни соседу, ни прохожему, ни матери, ни жене.
– Не женат я пока, бабушка, – смущается Алик.
– Ну-у, эта глупость тебя не минует. Хорошо – не скоро. А в Турбино своё по той тропке пойдёшь. Бывай, внучёк, не поминай лихом.
И Алик уходит. Скрывается в лесу. И сон заканчивается, растекается, уплывает в какие-то чёрные глубины, вспыхивает вдалеке яркой точкой, как выключенная картинка на экране цветного «Рубина».
И ничего нет. Темнота и жар.
4
И тогда начинается сон третий.
Будто бы пришёл Алик в мамин институт. Мама – биолог, занимается исследованием человеческого мозга. «Мозг – это чёрный ящик, – говорит ей отец. – Изучай не изучай, а до результатов далеко». «Согласна, – отвечает ему мама. – Только с поправкой. Чёрный ящик – это когда мы не ведаем принципа работы прибора, в нашем случае – мозга, а данные на входе и выходе знаем. Что же до мозга, то его выход мы только предполагать можем: сила человеческого мозга темна, мы её лишь на малый процент используем…»
«А коли так, где пределы человеческих возможностей? – думает Алик. – И кто их знает? Уж, конечно, не учёные мужи из маминого института…»
А мамин коллега, профессор Брыкин Никодим Серафимович, хитрый мужичок с ноготок, аккуратист и зануда, бывая в гостях у родителей Алика и слушая их споры, таинственно посмеивается, будто известно ему про мозг нечто такое, что поставит всю современную науку с ног на голову да ещё развернёт на сто восемьдесят градусов: не в ту сторону смотрите, уважаемые учёные.
Вот сейчас, во сне, Никодим Брыкин встречает Алика у массивных дверей института, берёт за локоток, спрашивает шёпотом:
– Хвоста не было?
Вопрос из детективов. Означает: не заметил ли Алик за собой слежки.
– Не было, – тоже шёпотом отвечает Алик.
И они идут по пустым коридорам, и шаги их гулко гремят в тишине – так, что даже разговаривать не хочется, а хочется слушать эти шаги и проникаться высоким значением всего происходящего во сне.
– А почему никого нет? – опять-таки шёпотом интересуется Алик.
– Воскресенье, – лаконично отвечает Брыкин, – выходной день у трудящихся, – а сам локоть Алика не отпускает, открывает одну из дверей в коридоре, подталкивает гостя. – Прошу вас, молодой человек.
Алик видит небольшой зал, уставленный непонятными приборами, на коих – индикаторные лампочки, верньеры, тумблеры, кнопки и рубильники, циферблаты, шкалы, стрелки. И все они опутаны сетью цветных проводов в хлорвиниловой изоляции, которые соединяют приборы между собой, уходят куда-то в пол и потолок, переплетаются, расплетаются и заканчиваются у некоего шлема, подвешенного над креслом и похожего на парикмахерский фен-стационар. Кресло, в свою очередь, вызывает у Алика малоприятные аналогии с зубоврачебным эшафотом.
– Что здесь изучают? – вежливо спрашивает Алик.
– Здесь изучают трансцендентные инверсии мозговых синапсов в конвергенционно-инвариантном пространстве четырёх измерений, – взволнованно говорит Брыкин.
– Понятно, – осторожно врёт Алик. – А кто изучает?
– Я.
– И как далеко продвинулись, профессор?
– Я у цели, молодой человек! – Брыкин торжествен и даже не кажется коротышкой – метр с кепкой – титан, исполин научной мысли.
– Поздравляю вас.
– Р-р-рано, – рычит Брыкин, – р-р-рано поздррравлять, молодой человек. В цепи моих экспериментов не хватает одного, заключительного, наиглавнейшего, от которого будет зависеть моё эпохальное открытие.
«Хвастун, – думает Алик, – Наполеон из местных». Но вслух этого не говорит. А, напротив, задаёт вопрос:
– Скоро ли состоится заключительный эксперимент?
– Сегодня. Сейчас. Сию минуту. И вы, мой юный друг и коллега, будете в нём участвовать.
Алик, конечно же, ничего не имеет против того, чтобы называться коллегой профессора Никодима Брыкина, однако лёгкие мурашки, побежавшие по спине, заставляют его быть реалистом.
– А это не опасно? – спрашивает Алик.
– Вы трусите! – восклицает Брыкин и закрывает лицо руками. – Какой стыд!
Алику стыдно, хотя мурашки не прекратили свой бег.
– Я не трушу. Я спрашиваю. Спросить, что ли, нельзя?
– Ах, спрашиваете… Это меняет дело. Нет, коллега, эксперимент не опасен. В худшем случае вы встанете с кресла тем же человеком, что и до включения моего инверсионного конвергатора.
– А в лучшем?
– В лучшем случае мой уникальный конвергационный инверсор перестроит ваше модуляционное биопсиполе в коммутационной фазе «Омега» по четвёртому измерению, не поддающемуся логарифмированию.
– А это как? – Алик крайне осторожен в выражениях, ибо не желает новых упрёков в трусости.
– А это очень просто. Скажем, вы были абсолютно неспособны к литературе. Включаем поле и – вы встаёте с кресла гениальным поэтом. Или так. Вы не могли правильно спеть даже «Чижика-пыжика». Включаем поле и – вы встаёте с кресла великим певцом. Устраивает?
И снова – то ли от предчувствия необычного, то ли от страха, то ли от обещанных перспектив – сердце Алика начинает исполнять цикл колебаний с амплитудой, значительно превышающей человеческие возможности. Не четвёртое ли измерение тут причиной?