Выше Радуги
Шрифт:
– А можно не поэтом? – робко спрашивает Алик.
– Певцом?
– И не певцом.
– Кем же, кем?
– Спортсменом.
– Прекрасный выбор! Вы станете вторым Пеле, вторым Яшиным, вторым Галимзяном Хусаиновым.
– Не футболистом…
– Пусть так. Ваш выбор, юноша.
– Я хотел бы стать… вторым Брумелем.
– Это который в высоту? Игра сделана, ставок больше нет, возьмите ваши фишки, господа.
Профессор Брыкин подпрыгивает, всплескивает ручками, бежит к креслу, отряхивает с него невидимые миру пылинки.
– Прошу занять места согласно купленным билетам. Шутка.
Алик не удивляется поведению Брыкина. Алик прекрасно знает о чудачествах учёных, знает и о том, что накануне решающих опытов, накануне триумфа учёный человек ведёт себя, мягко говоря, странновато. Кто поёт, кто свистит соловьём, кто стоит на голове, а Брыкин шутит. Пусть его.
Алик садится в кресло, ёрзает, поудобнее устраиваясь на холодящем дерматине, кладёт руки на подлокотники. Брыкин нажимает какую-то кнопку на пульте, и стальные, затянутые белыми тряпицами обручи обхватывают голову, руки и лодыжки. Алик невольно дёргается, но обручи не отпускают.
– Не волнуйтесь, всё будет тип-топ, как вы говорите в часы школьных занятий. Минуточку… – Брыкин щёлкает тумблерами, крутит верньеры, нажимает кнопки. Вспыхивают индикаторные лампочки, дрожат стрелки датчиков, освещаются шкалы приборов, стучат часы.
Алик начинает ощущать, как сквозь тело проходит некое странное излучение, но не противное, а, скорее, приятное.
– Температура – тридцать шесть и шесть по шкале Цельсия, пульс – восемьдесят два, кровяное давление – сто двадцать на семьдесят. – Брыкин что-то пишет в журнале испытаний, следит за приборами. – Разброс точек даёт экстремальную экспоненту. Внимание: выходим в четвёртое измерение… Что за чёрт?! – Он даже встаёт, вглядываясь в экран над пультом.
Там что-то мигает, светится, расплывается.
Алик чувствует зуд в кончиках пальцев, ступни ног деревенеют, а икры, наоборот, напрягаются, как будто он идёт в гору или держит на плечах штангу весом в двести килограммов.
– Что случилось, профессор?
– Ничего особенного, коллега, ничего страшного, – бормочет Брыкин, лихорадочно вращая все верньеры сразу: маленькие руки его так и порхают над пультом.
– А всё-таки?
– Сейчас, сейчас…
Брыкин неожиданно дёргает на себя рубильник. Гаснет экран, гаснут лампы. Алик легко шевелит пальцами, да и ноги отпустило. Обручи расходятся, и Алик встаёт, подбегает к Брыкину.
– Неужели не получилось?
– Кто сказал: не получилось? – удивляется Брыкин. – Эксперимент дал потрясающие результаты. Немедленно по выходе из здания института вы должны проверить свои вновь обретённые способности. Проверить и убедиться – насколько велик Никодим Брыкин. – Он хлопает ладонью по серому матовому боку пульта. – Нобелевская премия у меня в кармане, – и суёт руку в карман – проверить: там премия или ещё нет.
– Так чего же вы чертыхались?
– Пустяк. – Брыкин даже рукой машет. – В четвёртом измерении на пятнадцатой стадии эксперимента возник непредусмотренный эффект.
– Какой эффект?
– Пограничные условия от производной функции. Раньше такого не было. Придётся ввести коррективы в конечное уравнение процесса.
– И что они значат – пограничные условия? – волнуется Алик.
– А то значат, – Брыкин ласково обнимает длинного Алика за талию, как будто хочет утешить его, – что приобретённые вами спортивные качества, к сожалению, не вечны.
– Почему? – кричит Алик.
– Таковы особенности мозга.
– Не вечны…
– Да вы не расстраивайтесь. Берегите себя, свой мозг, свои благоприобретённые качества, и всё будет тип-топ.
– Но что, что может лишить меня этих качеств?
Брыкин делается строгим и суровым.
– Не знаю, юноша. Я вам не гадалка, не баба-яга какая-нибудь. И не джинн из бутылки. Наука имеет много гитик – верно, но много – это ещё не всё. Заходите через пару лет, посмотрим, что я ещё наизобретаю. – И он вежливо, но целенаправленно провожает Алика к дверям.
И Алик уходит. Идёт по коридору, спускается по широкой мраморной лестнице, крытой ковровой дорожкой. И сон заканчивается, растекается, уплывает в какие-то чёрные глубины, вспыхивает вдалеке яркой точкой, как выключенная картинка на экране цветного «Рубина».
И ничего нет. Темнота и жар.
5
А наутро Алик просыпается здоровым и свежим, будто и не было температуры, слабости, тяжёлого забытья. Некоторое время он лежит в постели, с удовольствием вспоминая виденные ночью сны, взвешивает, анализирует. Удивительное однообразие вывода: будешь прыгать, если не соврёшь. Правда, в последнем сне, с Брыкиным, вывод затушёван. Но ясно: под пограничными условиями имеется в виду как раз заповедь «не обмани».
Странная штука – человеческий мозг. Думал о способах потрясти мир спортивными успехами, даже джинна из бутылки вспомнил и – на тебе: мозг трансформировал всё в чёткие сновидения, сюжетные законченные куски – хоть записывай и неси в журнал. Сны суть продолжение яви. Слепые от рождения не видят снов. Что ж, вчерашняя явь дала неплохой толчок для снотворчества. Каков термин – снотворчество? А что, придумает, скажем, тот же Брыкин какой-нибудь самописец-энцефалограф для записи снов на видеоплёнку, прибор сей освоит промышленность, и появится новый вид массового творчества, свои бездарности и гении, свои новаторы и традиционалисты. Понастроют общественных снотеатров, где восторженная публика станет лицезреть творения профессионалов-сновидцев, а специальные приставки к телевизорам позволят высококачественным талантливым сновидениям прийти прямо в квартиры. Фантастика! Однако сны Алика вполне, как говорится, смотрибельны. Надо будет их лучшему другу Фокину пересказать, то-то посмеётся, повосторгается…
Алик встал и на тумбочке у кровати обнаружил мамину записку. Она гласила: «Лекарства в шкафу. До моего прихода примешь этазол – дважды, аспирин – один раз. В школу не ходи, по квартире не шляйся, позавтракай и жди меня».
Стиль вполне лапидарен, указания – яснее ясного. Из всех перечисленных Алику наиболее по душе пришлось это: «в школу не ходи». Что говорится в расписании? Химия, история, две литературы, то есть два урока подряд. Не беда, позволим себе передохнуть, впоследствии наверстаем. Лекарства, естественно, побоку, постельный режим – тоже. По квартире шляться (ох, и выраженьице!..) не станем, а вот не пойти ли подышать свежим воздухом? Пойти.