Выше Радуги
Шрифт:
Наскоро позавтракал, сунул в карман блокнот и шариковую ручку – на всякий случай, вдруг да и появится вдохновение, – вышел во двор. Ах, беда какая: на скамейке у подъезда восседала Анна Николаевна, Дашкина мать. Вспомнил, да поздновато: Дашка Строганова, белокурый голубоглазый ангел, юная королева класса, в школьной форме и абсолютно внешкольных туфельках на тонких каблучках, мечта и страсть мужских сердец, говорила, что её матери врач прописал больше бывать на воздухе. Что-то там у неё с сердцем, ему не хочется покоя.
– Доброе утро, Анна Николаевна. Как здоровье?
Сейчас
– Спасибо, Алик, получше. А вот почему ты не в школе, интересуюсь?
В самую точку. Отвечаем:
– Похужело у меня здоровье, Анна Николаевна. Вчера весь вечер в температурном бреду пролежал, сегодня еле ноги волоку.
С сомнением посмотрела на ноги. Алик для убедительности совсем их расслабил, бессильно повесил руки вдоль тела, голову склонил.
– Врач был?
Стереотипное мышление. Если есть справка, значит, болен. Нет спасительного листка – здоров, как стадо быков. Внешний вид и внутреннее состояние в расчёт не принимаются.
– Был врач, был – как же иначе. Не прогульщик же я, в самом деле?
– А кто вас, молодых, теперь поймёт? Дашка из школы придёт – жалуется: ах, мигрень! В её-то годы…
Выдана небольшая медицинская семейная тайна. Спокойнее, Радуга, умерь сердцебиение.
– Акселерация, Анна Николаевна, бич времени. Раньше взрослеем, раньше хвораем, раньше страдаем.
Вроде пошутил, а Дашкиной матери не понравилось.
– Ты, я гляжу, исстрадался весь.
Попадание в десятку. Знала бы она о вчерашнем…
– Не без того, Анна Николаевна, не без того.
Теперь прилично и покинуть её, двинуться к намеченной цели.
– Всего хорошего, Анна Николаевна.
А есть ли цель? Ох, не криви душой сам с собой, дорогой Алик. Есть цель, есть, и ты дуешь прямиком к ней, хотя – разумом – понимаешь всю бессмысленность и цели и желания поспешно проверить то, что никакой проверки не требует. А почему, собственно, не требует? Ведь не всерьёз же, так, от нечего делать…
А утро-то какое – любо посмотреть! На небе ни облачка, ветра нет, тишина, тепло. Время отдыха и рекордов.
Вот и цель. Сад, зажатый с двух сторон серыми стенами домов, с третьей – чугунной решёткой, отгородившей от него гомон и жар проспекта, с четвёртой – тихая и пустынная набережная, откуда легко спуститься к Москве-реке, чтобы, нырнув, обнаружить на дне гицатлинской работы кувшин с усталым джинном внутри. Но кувшины с джиннами – продукт хитрых сновидений, далёких от суровой действительности. А действительность – здесь она: спортивный комплекс в саду. Хоккейная коробка, превращённая на лето в баскетбольную площадку; шведская стенка, врытая в песок; яма для прыжков в длину и рядом – две стойки с кронштейнами. А планка где? Ага, вот она: на песке валяется…
Положим блокнотик с ручкой на лавочку – чтоб не мешал. Закрепим кронштейны на некой высоте – скажем, метр. Где у нас метр? Вот у нас метр. Приладим планочку. Кто нас видит? Вроде никто не видит. От проспекта древонасаждения скрывают, детсадовская малышня гуляет нынче в другом месте – везение. Ра-азбегаемся. Толчок…
Алик лежал в яме с песком
«Вроде взял», – подумал Алик и тут же устыдился: высота – метр, сам устанавливал, чем тут гордиться?
Да дело не в высоте, дело в факте: взял! Ан нет, не обманывайся: в первую очередь, в высоте. Метр любой дурак возьмёт, тут и техники никакой не требуется. А с ростом под сто восемьдесят можно и для первого раза планку повыше установить.
Установим. Допустим, метр сорок. Как раз такую высоту Алик и сбивал на уроке у Бима. Под дружный смех публики.
Ра-азбегаемся. Толчок…
Планка, не колыхнувшись, застыла над ним – гораздо ближе к небу, чем в прошлый раз.
Что же получается? – думал Алик. Выходит, он умеет прыгать, умеет, если очень хочет, и только страх пополам со стыдом (вдруг не получится?..) мешал ему убедиться в этом в спортзале. Он вскочил, побежал к началу разбега, вновь помчался к планке и вновь легко перелетел через неё, да ещё с солидным запасом – сантиметров, эдак, в двадцать – тридцать.
Он не удивился. Видно, время ещё не пришло для охов и ахов. Он лежал на песке, глядел в небо, перечёркнутое планкой надвое. В одной половине стояло солнце, слепило глаза. Алик невольно щурился, и корявая планка казалась тонкой ниткой: не задеть бы, порвётся.
«Могу, могу, могу…» – билось в голове. Резко сел, стряхивая с себя оцепенение. Чему радоваться?
«Ты же физически здоровый парень, – говорил ему отец не однажды. – Тебе стоит только захотеть, и получится всё, что положено твоему возрасту и здоровью. Но захотеть ты не в силах. Ты ленив, и проклятая инерция сильнее твоих благих намерений».
«Я – интеллектуал», – говорил Алик.
«Ты только притворяешься интеллектуалом, – говорил отец. – Ленивый интеллект – это катахреза, то есть совмещение несовместимых понятий. А потом: писать средние стихи не значит быть интеллектуалом».
Алик молча глотал «средние стихи», терпел, не возражал. Он мог бы сказать отцу, что тот тоже никогда не был спортсменом, а долгие велосипедные походы, о которых он с удовольствием вспоминал, ещё не спорт, а так… физическая нагрузка. Он мог бы напомнить отцу, что тот сам лет шесть назад не пустил его в хоккейную школу. Не будучи болельщиком, отец не понимал прелести заморской игры, её таинственного флёра, которым окутана она для любого пацана от семи до семидесяти лет.
«Все великие поэты прошлого были далеки от спорта», – говорил Алик.
«Недоказательно, – говорил отец. – Время было против спорта. Он, как явление массовое, родился в двадцатом веке».
Отец злился, понимая, что сам виноват: что-то упустил, недопонял, учил не тому. Перебрать бы в памяти годы, да разве вспомнишь всё…
«И потом, мне надоело писать завучу объясниловки, почему ты прогулял физкультуру», – говорил отец.
Пожалуй, в том и заключалась причина душеспасительных разговоров. Алик переставал прогуливать, ходил в спортзал, пытался честно работать, но… Вчера Бим поставил точку, не так ли?