Выше звезд и другие истории
Шрифт:
В одном стихотворении Томаса Стернза Элиота птица говорит, что человечество не выносит избытка реальности [17] , но птица ошибается. Человек в течение восьмидесяти лет способен нести на себе весь вес Вселенной. Не выдерживает он нереальности.
Хейбер пропал. Он утратил чувство жизни.
Орр попытался еще что-то сказать, но не нашел слов. Он попятился из палаты, и санитар, вышедший сразу за ним, запер дверь.
– Не могу, – сказал Орр. – Пути нет.
17
Имеется в виду первая часть поэмы «Бёрнт-Нортон» из сборника Т. С. Элиота «Четыре квартета» (1943). В переводе С. Степанова: «– Спеши,
– Нет, – повторил санитар.
И пока они шли по коридору, добавил своим тихим голосом:
– Доктор Уолтерс говорит, он был многообещающий ученый.
В центр Портленда Орр вернулся на речном трамвайчике. С транспортом по-прежнему царила неразбериха: по всему городу в хаотическом порядке громоздились фрагменты, остатки и зачатки примерно шести разных систем общественного транспорта. Около Колледжа Рида была станция метро, но самого метро не было; фуникулер в направлении парка Вашингтона доходил только до туннеля под Уилламеттом, который обрывался на середине реки. Между тем некий предприимчивый гражданин переоборудовал прогулочные кораблики, возившие туристов по Уилламетту и Колумбии, под речной транспорт, который теперь по расписанию ходил между Линнтоном, Ванкувером, Портлендом и Орегон-Сити. Ездить на них было приятно.
На поездку в психиатрическую лечебницу Орр потратил свой обеденный перерыв, прихватив еще немало времени. Его работодателю, Энемемену Асфаху, было безразлично, сколько времени работают сотрудники, лишь бы работа выполнялась. Когда ее делать, решал сам человек. Орр значительную часть своей выполнял в уме, когда по утрам, прежде чем встать, еще час лежал в кровати в полудреме.
Так что в «Кухонную раковину» он вернулся и сел за свой кульман в мастерской только в три часа. Асфах тем временем обслуживал посетителей в демонстрационном зале. У него на фирме работали три дизайнера, и были заключены договоры с массой сторонних подрядчиков, которые изготавливали всевозможные кухонные принадлежности: миски и тарелки, кастрюли и сковородки, приборы для готовки и прочую утварь – все, кроме бытовой техники. После Перелома в промышленности и системе сбыта началась чудовищная неразбериха, международное и национальные правительства на долгие недели впали в такой ступор, что в экономике сам собой установился свободный рынок и мелкие частные компании, сумевшие выжить или возникшие как раз в эти дни, оказались в выигрышном положении. В Орегоне часть этих компаний, предлагающих те или иные промтовары, принадлежала альдебаранцам, которые показали себя хорошими управленцами и превосходными продавцами, хотя на все должности, требующие ручного труда, им приходилось нанимать землян. Правительство относилось к ним лояльно, потому что они охотно соблюдали все правила и ограничения, которые власти вновь вводили, по мере того как мировая экономика постепенно приходила в себя. Даже опять заговорили о таких вещах, как валовой национальный продукт, а президент Мердль пообещал, что вернуться к нормальной жизни удастся к Рождеству.
Асфах торговал не только оптом, но и в розницу, и «Кухонная раковина» привлекала покупателей качеством продукции и умеренными ценами. После Перелома домохозяйки, которые в тот апрельский вечер вдруг обнаружили, что готовят на каких-то неожиданных кухнях, начали эти кухни переоборудовать и наведывались в «Раковину» все чаще. Орр рассматривал образцы дерева для разделочных досок, как вдруг из торгового зала донеслось: «Покажите-ка этот венчик», – и, поскольку голос напомнил ему голос жены, он сам заглянул в зал. Асфах что-то показывал невысокой коричневой женщине лет тридцати с коротко стриженными жесткими черными волосами на скульптурно вылепленной голове.
– Хезер. – Он сделал шаг вперед.
Она обернулась. Посмотрела на него взглядом, показавшимся очень долгим.
– Орр? Джордж Орр, правильно? Когда мы с вами встречались?
– Во время… –
Рядом горой возвышался закованный в зеленоватую броню Энемемен Асфах с венчиком в руках.
– Нет. Секретарь в юридической конторе. Я работаю у Ратти и Гудхью в «Пендлтон-билдинг».
– Ну вот, значит, там. Я туда раз приходил. Ну как вам? Нравится? Мой дизайн. – Он взял из корзины другой венчик и продемонстрировал. – Видите – вес удачно распределен. И взбивает быстро. Обычно у всех спираль слишком жесткая или слишком тяжелая. Только во Франции хорошие делают.
– Симпатичный, – ответила она. – У меня есть старый электрический миксер, но я хотела такой – хотя бы на стену повесить. Вы здесь работаете? Но только недавно, да? Что-то припоминаю. Вы были в каком-то учреждении на Старк-стрит и ходили к врачу на добровольное лечение.
Он понятия не имел, что именно и сколько она помнит и как соотнести ее версию со своими собственными пересекающимися воспоминаниями.
Его жена, правда, была серокожая. Говорили, что люди с серой кожей еще остались, особенно на Среднем Западе и в Германии, но в основном все опять были белого, коричневого, черного, красного и желтого цветов и их всевозможных оттенков и комбинаций. Его жена была женщина серая и гораздо более покладистая, чем эта. У этой большая черная сумка с латунной застежкой (там, наверное, полпинты бренди) и напористый вид. Его жена была хоть и отважная в душе, но робкого поведения, тихая. Эта – не его жена: она злее, ярче, своевольнее.
– Да, верно, – ответил он. – До перелома. Мы с вами… Кстати, мы с вами тогда договорились вместе пообедать, мисс Лелаш. На Энкени-стрит, в кафе «У Дейва». Так и не выбрались.
– Я не мисс Лелаш, это моя девичья фамилия. Я миссис Эндрюс.
Она пристально на него посмотрела. Он стоял и пытался вынести реальность.
– Мой муж погиб на ближневосточной войне, – добавила она.
– Да, – сказал Орр.
– Это вы тут все спроектировали?
– Большинство инструментов и приспособлений – я. Еще кое-что из посуды. Нравится?
Он вытащил чайник с медным дном – массивный и в то же время элегантный, с гармоничными пропорциями, продиктованными потребностью, как у парусного корабля.
– Еще бы. – Она протянула руку.
Он передал ей чайник, и она с одобрением взвесила его в руках.
– Вещи мне нравятся, – сказала она.
Он кивнул.
– Вы прямо художник. Очень красиво.
– Мистер Орр – специалист по осязаемым предметам, – протянул на одной ноте владелец, говорящий левым локтем.
– Слушайте, я вспомнила, – вдруг выпалила Хезер. – Да-да, это было еще до Перелома, вот почему в голове такая путаница. Вам снились сны. Точнее, вам казалось, что ваши сны сбываются, так? Врач заставлял вас их видеть все чаще, а вы не хотели и пытались отвертеться от добровольного лечения и чтобы вас не запихнули на принудительное. Видите, все-таки помню. Вас что, перевели к другому врачу?
– Нет. Я их перерос, – засмеялся Орр.
Она тоже рассмеялась.
– А со снами что сделали?
– Да ничего… так и снились.
– Вы же вроде могли менять мир. Неужели ничего лучше не могли выдумать, чем это безобразие?
– Это не худший вариант.
Он сам бы тоже хотел поменьше безобразия, но его никто не спрашивал. И в этом мире, по крайней мере, была она. Он разыскивал ее как мог, а не найдя, попытался отвлечься работой; та принесла лишь слабое утешение, но все-таки была ему по душе, а он был человек терпеливый. Теперь же его бесслезный и беззвучный траур по утраченной жене должен прекратиться, ибо вот она перед ним – страстная, непокорная и ранимая незнакомка, которую вечно приходится завоевывать сызнова.
Он знал ее, знал свою незнакомку, знал, как ее разговорить и рассмешить. В конце концов сказал:
– Не хотите кофе? Тут рядом есть кафе. А у меня как раз обеденный перерыв.
– Ага, конечно, – фыркнула она: было три четверти пятого.
Она взглянула на пришельца.
– Я бы выпила кофе, но…
– Вернусь через десять минут, Энемемен Асфах, – сказал Орр, снимая с вешалки плащ.
– Берите вечер, – ответил инопланетянин. – Время есть. Есть возвращения. Идти – значит возвращаться.