Вышел киллер из тумана
Шрифт:
При доме была конюшня с пятью лошадьми. Была коляска, на которой Матрёна Никитична ездила на прогулку. А сам Иван Никифорович в свободное время баловался верховой ездой на любимом сером в яблоках жеребце Ратмире.
В доме был замечательный повар, которого все величали просто Матвеич. Он умел готовить чудесные супы — уху из стерляди с вязигой, солянки мясную и рыбную, борщи и вторые блюда — пожарские котлеты, жаркое, молочных поросят. А вот по части пирогов он уступал пальму первенства толстой тёте Шуре, этих пирогов с мясом, с капустой, с рыбой и со всем, чем угодно, любой мог съесть немереное количество — до того они были вкусны, буквально таяли во рту. И только за одно блюдо бралась
Обедали поздно, очень сытно. Под обед Иван Никифорович позволял себе рюмочку водочки либо смородиновой или вишнёвой наливочки. Не отказывалась от горячительных напитков и мать. Но, к сожалению, режим работы у Фефилова был таков, что частенько Матрёне Ильиничне приходилось обедать без сына. Но она не отчаивалась, у неё уже были две приживалки из дальних родственниц, безропотные старушки лет семидесяти, которых она постоянно поучала уму-разуму.
— Все, что здесь есть, нажито тяжёлым трудом моего сына, — говорила она одни и те же слова раскрывшим от обожания рты приживалкам. — Он ни сна, ни отдыха не знает. Вот вы тут щи да пироги трескаете за обе щеки, а он на работе одним чаем обходится. Некогда ему. Он не из нынешних. На таких, как он, вся Россия держится. Если бы все были такими, как он, не развалился бы Советский Союз.
И никому, разумеется, не приходило в голову возразить ей, что, если бы не развалился Советский Союз, не был бы Иван Никифорович Фефилов начальником управления кадров банка «Роскапиталинвест», а был бы полковником КГБ в отставке и жили бы они в трехкомнатной квартире блочного дома неподалёку от метро «Щёлковская», а не в трехэтажном особняке, скрытом от посторонних глаз за трехметровым забором в ближнем тихом Подмосковье, ездил бы он не на «шестисотом» «Мерседесе», а на метро или в лучшем случае на такси и кушали бы они не уху из стерляди, приготовленную искусным поваром Матвеичем, а неизвестно из чего сделанные сосиски в целлофановой оболочке, которыми они и питались долгое время после того, как Иван Никифорович развёлся с женой.
А то, что видели люди в особняке Фефилова, поневоле вызывало чувство трепета и осознания собственного ничтожества. Но надо сказать, что мало кто это все видел. Иван Никифорович не любил пускать пыль в глаза, он не хотел казаться, а хотел быть на самом деле.
У Ивана Никифоровича тем временем рос сын Илья. И на сей момент ему было уже около двадцати пяти лет. Но в особняк сын не допускался. Фефилов был человеком мстительным, и свою ненависть к неверной супруге перенёс и на ни в чем не повинного сына, которому при разводе не было и семи лет. Поначалу Иван Никифорович платил ему алименты, как положено, а после того, как стал ворочать сотнями тысяч долларов, старался вообще ничего не платить. К его великому сожалению, иногда поневоле приходилось.
Как-то несколько лет назад ему позвонила бывшая жена и попросила помочь устроить Илью в институт. На что получила от Ивана Никифоровича резонный и справедливый отказ.
— Пойми, Валентина, — спокойным нравоучительным тоном произнёс Фефилов. — Ценность человека определяется тем, чего он добьётся своими силами и способностями, а не какой-то там протекцией. Я вот, например, никогда ни на кого не рассчитывал. Служил в армии, вступил там в ряды КПСС, до одури зубрил немецкий, после демобилизации поступил в иняз. Потом работал на ответственных должностях, выполнял свой долг, честно служил Родине. И служу поныне. Так что пусть Илья растёт честным и порядочным человеком, таким же, как его отец и дед, и не посрамит славную фамилию потомственных чекистов Фефиловых.
Впоследствии Фефилов узнал, что сын в институт не поступил
Сын вернулся из армии как раз в самый период развала Союза и установления так называемых «рыночных отношений». Он тоже захотел приобщиться к «рыночным отношениям» и занялся откровенным мошенничеством, понаделал долгов, а в конце концов угодил за решётку. И именно в это время Фефилов переходил с одной работы на другую, в банк «Роскапиталинвест». Судимость сына, пусть даже и не живущего с ним, могла сильно помешать ему в его карьере. И это был первый и последний случай, когда Иван Никифорович помог сыну. Узнав о случившемся от Валентины, Фефилов отправился к старому товарищу, занимавшему ответственный пост в прокуратуре.
Они долго беседовали в служебном кабинете. Результатом беседы было полное прекращение уголовного дела против гражданина Фефилова Ильи Ивановича. Илья был выпущен на свободу.
— Погань, — сказал через несколько дней после его освобождения Иван Никифорович, глядя в круглые наглые глаза сына, сидящего рядом с ним на скамейке в Александровском саду, где он назначил ему встречу. — Ты просто погань. Жулик и проходимец…
— А что делать? — пожал плечами сын, гнусно улыбаясь прокуренными зубами. Иван Никифорович вынужден был с неудовольствием признать, что сын очень похож на него внешне — и огромными ушами, и крупным бугристым носом, и тонкими, в ниточку, губами. Просто настоящий урод. Неужели он со стороны выглядит так же? — Жить-то как-то надо. Мама не работает, газету их давно закрыли за ненадобностью, у меня никакого образования… В дворники, что ли, идти? Тебе-то не западло будет, батя?
За эти слова и наглую улыбочку Иван Никифорович стёр бы недоумка в порошок или в лучшем случае сбил бы его с ног ударом могучего стального кулака, но… никак нельзя было. Пришлось кулачищи сжать, но воздержаться.
Сыну была выделена энная сумма, и вскоре он поступил на экономический факультет какого-то из многочисленных коммерческих заведений, возникавших в Москве как грибы после дождя. Давая деньги, Иван Никифорович поставил одно условие — встречаться не чаще раза в год для передачи денег на обучение и мелкие расходы. И обязательно на нейтральной территории.
Сын слово сдержал, более не тревожил отца. И понятия не имел, где и как отец живёт.
А жил Иван Никифорович из года в год все лучше и лучше. Он активно занимался спортом, накачивал свои и без того стальные мышцы на тренажёрах, плавал в собственном голубом бассейне, летом отдыхал на Канарских и других островах, а в свободное от работы время посещал всевозможные увеселительные заведения, где предавался пороку и разврату с восемнадцатилетними девочками, но по вечерам все так же чинно восседал во главе обильно накрытого стола в огромной семидесятиметровой столовой своего шикарного особняка, где восторженными глазами на него глядели ортодоксальная мамаша и убогие шутихи-приживалки.
В спальне Ивана Никифоровича висел портрет его отца, сделанный с единственной уцелевшей маленькой фотографии — в застёгнутом кителе, на котором красовался орден Красного Знамени. А в его рабочем кабинете — портрет недавно избранного Президента России.
Вот в этот небольшой по площади и по-спартански обставленный кабинет, где за столом, заваленном бумагами, в своих роговых очках сидел на вращающемся кресле Иван Никифорович, в один прекрасный день позвонил Вадим Филиппович Павленко.