Вышли из леса две медведицы
Шрифт:
— Привет, красотка, я принес огня, чтобы тебе было хорошо и тепло, пока я снаружи.
Он бросал угли в печь, укладывал на них несколько брусков, сосновые шишки, две ветки и деревянное полено, закрывал железную дверцу и выпрямлялся:
— Когда разгорится как следует, закрой дымоход наполовину.
Еще одну лопату углей он приносил в дом Довика и Далии, а третью — дедушке Зееву, где его уже ждала чашка черного кофе, ломоть хлеба, брынза и Нета, который прибегал туда, чтобы сидеть с отцом и дедом и смотреть на пламя, взвивавшееся над углями, как только на них клали дрова.
— Ну, что ты скажешь, Эйтан? — спрашивал дедушка Зеев. — Не пришло ли время научить и нашего
— А не слишком ли он мал еще? — отвечал Эйтан с интонацией, которая говорила: «Ты совершенно прав, но давай немного его подразним».
— Я совсем не мал, — очень серьезно и слегка обеспокоенно возражал Нета.
— Ну, раз так, я научу тебя, только не здесь в комнате. Сделаем это в яме возле шелковицы.
Самое главное, — объяснял он ему во дворе, — это приготовить все заранее, до того, как зажигать спичку.
И они вместе — опять это их проклятое «вместе»! — начинали готовить бумагу, и щепки, и хворост, и ветки, средней толщины и потоньше, и совсем толстые поленья, и все это — сложенное и готовое присоединиться к огню именно в этом порядке, каждое в свое время и каждое в свой черед.
— Хорошо начинать с сосновых щепок, — объяснял Эйтан. — Щепки очень легко загораются. Потом мы кладем тонкие бруски и сосновые шишки, они быстро схватывают пламя и дают очень большой жар. А уже тогда можно класть толстые поленья. Будь мы с тобой сейчас в пустыне, то положили бы еще несколько сухих веток ракитника. Как-нибудь я возьму тебя в пустыню и покажу тебе его. Ракитник дает самый сильный жар, какой только бывает. А потом мы вернемся домой к маме, и ты сможешь рассказать ей, что мы там делали.
Он скомкал несколько газетных страниц, положил на них несколько тонких щепок, поверх них — хворостинки, а на хворост водрузил строение из досок, когда-то устилавших площадку для разгрузки товаров, которую он разобрал.
— Можно построить это в виде маленькой палатки, а можно так, как я сейчас сделал, видишь? Это называется «алтарь» [130] . И обязательно нужно оставлять промежутки для воздуха. Огню нужен воздух. Он дышит, как мы.
Глаза Неты были прикованы к лицу Эйтана. Им очень подходило слово «изумленные».
130
Этот вид костра похож на древние алтари-жертвенники, на которых сжигались животные. В таких кострах поленья укладываются слоями, но каждый следующий слой несколько уже предыдущего, так что вся постройка сужается кверху, напоминая ступенчатую пирамиду.
— Потрогай свою кожу, Нета. Чувствуешь, какая она теплая? Потрогай меня. Ты чувствуешь, какие мы с тобой теплые? Это от огня, который горит у нас внутри. Для этого мы дышим. Чтобы у нашего огня был воздух, чтобы он не погас вдруг. Не бойся, наш огонь не такой, как огонь костра. Он не такой горячий, а кроме того, его не видно. Огонь костра горит быстро и умирает тоже быстро, а мы горим медленно и живем много лет.
Глаза изумленные, серьезные, горящие верой, той верой, больше которой не бывает, — верой ребенка в своего отца. Я помню: «Идем, Нета, я поведу нас до вершины вон того холма, а ты поведешь нас обратно». Я записываю: «Идем, Нета, поднимемся по диагонали и сядем там, чтобы нас не увидел тот, кто не должен нас видеть».
— Сейчас мы зажжем наш костер, но при одном условии: ты пообещаешь мне, что никогда не зажжешь огонь один, без того чтобы сначала сказать мне и попросить у меня разрешения. Обещаешь?
— Да.
— Ни
— Да.
Эйтан зажег спичку, поднес ее к комку бумаги. Появился язычок пламени, сопровождаемый тонким завитком дыма, который зачернил и сморщил бумагу, скользнул меж щепок, обвился, посветлел, поднялся к более толстым поленьям.
— Он всегда поднимается вверх. Видишь, как он пробирается? От тонкого к толстому.
Глаза Неты, подобно глазам великого множества детей до него, от древних детишек в пещере, что в нашем вади, и до него самого сейчас, в пещере нашего дома, неотрывно следят за танцем маленьких язычков пламени. Он берет палку и двигает ею одну из горящих веток, чтобы ее огонь приблизился к другому концу постройки, и Эйтан улыбается — еще один мальчик попал в древнюю мужскую ловушку.
— Еще немного, и все упадет, — сказал он. — И если мы построили наш костер правильно, все упадет в маленькую кучку углей внизу, и тогда уже все займется огнем и загорится без труда, даже дубовые дрова, и тебе останется только кормить его дровами. Потому что огонь любит поесть.
— Как дядя Довик, — сказал Нета, и Эйтан засмеялся.
Почему-то именно этот обычай — приносить нам всем угли каждое утро зимой — сохранился и после нашей беды, но уже безо всяких разговоров. Я однажды устроила засаду у дедушки — посмотреть, молчит ли он в его комнате так же, как в нашей. Эйтан пришел, все с той же пылающей лопатой в руках, бледный, с онемевшими губами, положил угли в печь и собрался уйти.
— Ты мне не разожжешь печь? — спросил дедушка.
Эйтан не ответил, но дедушка Зеев сказал мне, и Эйтан это слышал:
— У него внутри еще остался огонь. Угли под его пеплом живы. Ты еще увидишь, Рута, как что-нибудь разожжет его. Нужно только, чтобы кто-нибудь дунул. — И, помолчав, добавил: — Кто-нибудь или что-нибудь. Что-нибудь, что может дунуть.
Эйтан не сказал ни слова.
— Спасибо за угли, Эйтан, — сказал дедушка Зеев. — Иди в питомник и продолжай работать, я приду попозже посмотреть.
Он встал и открыл ему дверь, и Эйтан вышел и отправился отбывать свое наказание: двигать, и носить, и нагружать, и перетаскивать, и полоть, и чистить. Ладно, хватит! Все это уже закончилось. Достояние прошлого, не хочется больше говорить об этом. Вернусь лучше к тому дню рождения Неты. Это был удачный день рождения, а вечером, когда все разошлись, мы стали рассматривать подарки, и я сказала Эйтану, что довольна, что мы купили ему ящик с инструментами, но не потому, что, мол, есть подарки для мальчиков и есть подарки для девочек, и не из-за всех этих дурацких разговоров о мужественности и женственности и всего такого прочего, а потому, что он как раз в том возрасте, когда можно научиться получать кайф от работы и наоборот, и постепенно у нас развернулась беседа, которая перешла от ящика с инструментами к коробкам с игрушками, а от них — к ящикам с боеприпасами, оттуда — к оружию у нас дома, и так мы подошли к возможным домашним происшествиям и несчастным случаям вообще, и под конец я спросила Эйтана:
— Чего ты больше всего боишься из всех тех страхов, которые преследуют родителей маленького ребенка?
Эйтан сказал:
— Почему нужно вообще думать об этом?
Я сказала:
— Потому что это нормально. И конечно же у тебя в душе тоже есть такие страхи.
— Я боюсь обычных вещей, — сказал он. — Дорожная авария, пожар в доме, педофил, которого я убью, болезнь, игра с оружием, о чем мы говорили раньше, хулиган, балующийся на пляже с квадроциклом, которого я тоже убью, утонул в море, упал с дерева. Мало, что ли, возможностей?