Высокая ставка

Монтечино Марсель

Из-за стены дождя, словно привидение, появился еще один трамвай, скользя по рельсам, как в немом кино.

Сэл щелчком выбросил зажженную сигарету, и она превратилась в липкую массу еще до того, как упала на землю. Сэл застегнул верхнюю пуговицу, поднял воротник, тяжело вздохнул и под дождем побежал к трамваю.

* * *

Ванда Максуэлл накладывала макияж, когда в дверь позвонили.

— Вот черт! — воскликнула она с досадой, продолжая осторожно подводить глаза мягким фиолетовым карандашом. Косметикой Ванда стала пользоваться с тринадцати лет, назло своей набожной

матери, и с тех пор по крайней мере полтора часа в день румянилась, что-то выщипывала, подводила, выделяла, подкрашивала, пудрила, тонировалась, придавая блеск тому, что ей было дано от природы. Если бы Ванду спросили, что, собственно, она сделала в жизни, кроме того, что вышла замуж за Чарли Максуэлла и развелась с ним очень вовремя, то есть до того, как его магазин по продаже роскошных автомобилей вылетел в трубу, если бы поинтересовались, чему ее научила жизнь, — она ответила бы, что искусству макияжа. Им она овладела в совершенстве. И чем старше становилась, тем больше навыков приобретала, поскольку с каждым годом на это уходило все больше и больше времени. В дверь снова позвонили.

— Черт! Черт! Черт! — Ванда в сердцах швырнула карандаш на предмет ее гордости — туалетный столик. В Понтшартен-Тауэрз был привратник; за десять тысяч в год он должен был звонить по телефону и предупреждать о посетителях, чтобы они не стучали в каждую дверь, слоняясь по коридорам. Поднявшись с кресла, Ванда снова посмотрела в зеркало и стала вытирать салфеткой под левым глазом.

Опять звонок в дверь.

— Черт! — Теперь Ванда разозлилась не на шутку. Стерпел бы такое Пикассо, будь он на ее месте? — Ладно, ладно. Иду!

Еще эти Карверсы, Стейнеры, Дуплессы. Они должны привести с собой очаровательного молодого человека, оформляющего их домик на озере в Ковингтоне. Того самого, на которого Ванда — Джанин это видела — смотрела голодными глазами, когда гостила у них в прошлое воскресенье. Нью-орлеанцы всегда хороши. Не без недостатков, конечно, зато к развращенности вполне терпимы. А теперь еще звонок в дверь. Боже мой! Кто звонит в дверь? И этот кто-то за это поплатится. Тут Ванда похолодела. А вдруг это Дуплессы? Не перепутала ли Джанин время? Может быть, тот неотразимый молодой архитектор стоит здесь, за дверью, а она еще не успела наложить макияж! Господи! Который час? Начало пятого. Неужели она приглашала Джанин к пяти или началу шестого? Конечно...

— Ванда! — услышала она голос за дверью. — Ванда!

Через мгновение она узнала его и со вздохом спросила:

— Сальваторе! Это ты, Сальваторе?

Когда-то, еще будучи замужем за Чарли, она провела лето в Риме и брала с собой любовника-итальянца Сэла Сальваторе, чтобы он был под рукой, как она шутила. Совсем еще юный, высокомерный, он говорил с акцентом, но она принимала его итальянский за настоящий и провела без хлопот то лето, когда была на пятнадцать лет моложе. С тех пор второсортного музыканта с Бурбон-стрит окружал ореол романтичности, даже экзотики. Ванда взялась за ручку, но не открывала.

— Сальваторе?

— Ванда! Открой! Ради Бога! Нам надо поговорить.

— Ох, любовничек, ты не вовремя.

— Ты ничего не знаешь, — упрашивал Сэл.

— Я жду гостей, дорогой.

— Открой, это очень важно.

Она посмотрела в

глазок и вскрикнула. Вода стекала с Сэла прямо на ковер, и уже образовалась лужа.

— Тебя что, в реку бросили?

— С каких это пор у тебя мозги отшибло? — Он мрачно посмотрел на нее и прошел внутрь. Она побежала за ним.

— Куда ты? Весь ковер залил водой. И чего тебе в такую погоду не сидится дома!

Он повернулся к ней.

— Ванда, я попал в беду.

Она помолчала, потом нервно рассмеялась.

— Только не говори, что проигрался, дорогой.

— Ванда!

— Пойдем в спальню, милый.

Она уже была там.

— По-моему, ты в прошлый раз оставил что-то из одежды. Знаешь, я не успела наложить макияж.

Сэл последовал за ней, на ходу стягивая плащ.

— Через минуту ты должен уйти. Я даже не подвела глаза. — Она смотрела, как он раздевается, то и дело поглядывая в зеркало. — Ты нагрянул так неожиданно. И очень некстати. Я жду друзей, они приехали на парад «Марди Грас». Меньше чем через час будут здесь. К тому времени ты должен уйти.

Сэл снял тяжелые от влаги трусы и теперь стоял голый, держа в руках одежду и беспомощно озираясь.

— Давай сюда, — сказала она с нотками раздражения в голосе. — Боже мой, Сальваторе, все насквозь мокрое.

Она отнесла его одежду в маленькую ванную. Когда вернулась, Сэл сидел на кровати и курил сигарету. Она в упор посмотрела на него, принесла сухое полотенце, джинсы и теплую рубашку, которые он когда-то у нее оставил, и бросила на кровать.

— Одевайся и уходи, любовничек! — сказала она, усевшись на стул перед зеркалом и принимаясь за макияж — дело всей ее жизни.

Но он и не думал ни одеваться, ни уходить и глубже затянулся, устремив взгляд в пространство.

— Сальваторе... — Она посмотрела на его отражение в зеркале, и карандаш для глаз застыл в руке. Она глубоко вздохнула, продолжая заниматься своим делом. — Послушай, любовничек, может, поговорим в другой раз...

— Нет.

— Мне надо привести в порядок лицо.

— В другой раз нельзя.

— И одеться...

— Нам надо поговорить...

— ...придут гости.

— Только сейчас, Ванда.

— Не глупи. С минуту на минуту ко мне придут.

Вдруг она заметила, что он плачет. Сидит голый на краешке кровати и тихо плачет. «Боже мой, — подумала она, — мужчины — как дети». Так говорила ее подруга Джанет в Чикаго. Мужчины — это маленькие дети. Или большие подлецы. Джанет из Чикаго нажила состояние с одним большим подлецом. Ванда подошла к Сэлу, обняла его, прижала к себе. Он распахнул кимоно, прижался лицом к ее мягкой пышной груди и плакал.

— Любовничек, ну что случилось? — ласково спросила Ванда, стараясь успокоить его.

Он еще крепче прижался к ней, покачал головой, тихо всхлипывая. Ванда погладила его по темным влажным волосам и бросила взгляд на часы.

— Не паникуй, любовничек, расскажи все своей Ванде. И побыстрее.

Сэл поднял на нее глаза полные слез, которые стекали по его небритым щекам.

— Ванда, у меня серьезные неприятности.

Пушистым голубым полотенцем она нежно вытирала его плечи и грудь. Ей нравилось его тело. Не нравились только мозги. Их явно ему не хватало.

— Не так уж все плохо. Ты преувеличиваешь.