Высокая ставка

Монтечино Марсель

Сэл уставился в холодные волны Северной Атлантики и машинально запел хриплым голосом: «Убивая меня своей песней...»

О, эти женщины. Сэл смотрел, как нос корабля разрезает водную гладь, а перед его мысленным взором проходил парад красоты и бесстыдства. Обнаженные груди, ноги, заброшенные на плечи, темные тела. Так их много, и такие они разные. У толстушек самый лучший «передок», шутили парни на улице, у худых — самый сильный оргазм, красавицы лежат под тобой как бревно — не шелохнутся. Одни из них, когда их трахаешь, хнычут, другие любят слушать или говорить непристойности, у третьих — комплекс вины, и они просят делать им больно, сжимать соски, шлепать по крестцу, давать пощечины. Не всем любовь доставляет удовольствие. Некоторые занимаются

ею, потому что так делают другие. Для них это что-то вроде модной одежды. Многие трахались с Сэлом из тщеславия, чтобы насолить подружкам, которые его хотели. Белокурые, рыжеволосые, латиноамериканки, черные женщины с шоколадными сосками, которые выставляют напоказ свое тело, азиатки с приятными голосами, маленькими грудями и прямыми черными волосами. Девушки высокие, с длинными, стройными ногами, и невысокие, но такие крепкие, что приходится до пота трудиться над ними. Девушки без всяких фокусов, смешливые и девушки капризные, жаждущие вашего языка. Девушки совсем юные, у которых только и есть что гибкое тело, и женщины — постарше — эти могут предложить помимо тела кое-что еще. Сэл трахал их в дамских комнатах ночных клубов, на стульчаке, на задних сиденьях машин, на кроватях, балансируя на креслах, распростершись на диванах. А одну трахнул в телефонной будке. Он трахал своих избранниц, пока их матери разговаривали в соседней комнате по телефону, пока мужья спали наверху, пока их беби ворковали рядом с ними на кровати. Сотни и сотни мокрых курчавых «кисок». Из года в год — тяжело вздымающиеся потные груди, вскинутые руки и манящие рты. Годы превратились в десятилетия. Ведьмы, проститутки, цыплята, беби, пышечки — их можно назвать как угодно. Они ходили к нему годами, а вот теперь оказалось, что ничего для него не значили.

Он работал, как говорится, на публику. Смешно и грустно. И тяжело. Потратить жизнь на то, чтобы посмотреть, сколько на счету окажется женщин? В жалком стремлении к ненужным успехам промотать свой талант в заведении Ники Венезия? И, как у проститутки, к концу жизни у него не останется ничего, кроме опустошенного сердца и покрытого шрамами тела.

Кто-то положил руку на плечо Сэлу. Сэл вздрогнул и испуганно обернулся, но увидел перед собой дружески улыбающееся лицо капитана Маклиша.

— Как ты?

Семья Маклиша эмигрировала из Шотландии, когда он был ребенком, но временами в его речи слышался легкий акцент.

— Я — о'кей, кэп. — Это мучительное дребезжание голоса. Словно призрак Даго Реда поселился у Сэла внутри.

Маклиш облокотился о поручни и смотрел, как корабль разрезает волны.

— Знаешь, в Новой Шотландии, когда я был мальчишкой, мне нравилось ловить омаров. Я любил сидеть на носу лодки, глядя на белую пену, вот как сейчас. Думаю, я на корабль пошел для того, чтобы видеть воду, когда захочу. — Капитан обращался с Сэлом, как с равным, — их объединяла любовь к музыке.

Маклиш сунул руки в карманы своего форменного кителя и устремил взгляд на темное небо.

— Кое-кто из пассажиров жалуется на непогоду. Я объяснил, что от Северной Атлантики в октябре другого ждать не приходится.

Сэлу нравился капитан. Дружелюбный, влюбленный в свою профессию, он охотно пел перед публикой, ухаживал за женщинами. Эти возможности ему предоставила служба на корабле. Сэлу и прежде доводилось аккомпанировать любителям выступать перед публикой. Маклиш управлял кораблем, но не был ни политиком, ни убийцей, и потому заинтересовал Сэла. В его представлении только политики и убийцы могли управлять чем-то.

Маклиш продолжал смотреть в небо — серое покрывало над головой.

— Штормит. Но мне это даже нравится. А тебе, Марко?

Пытаясь раскурить на ветру еще одну сигарету, Сэл ответил:

— Не беспокойтесь обо мне, кэп. Я с детства привык к дождю.

Маклиш взглянул на него.

— Ты говоришь, что вырос в Ванкувере?

Сэл вытащил изо рта сигарету.

— Ванкувер, Сиэтл, Буффало... Мой старик постоянно разъезжал.

Маклиш улыбнулся.

— А-а, значит, цыганская жизнь.

А чем занимался отец?

— Торговал. Вот и ездил с места на место.

Маклиш положил руку на плечо Сэла с таким видом словно они были друзьями. Это значило, что сейчас он заведет разговор о музыке. Точнее, о своем пении. Будто это было самое важное для него. Не исключено, впрочем, что именно так он и думал.

— Как по-твоему, можно транспонировать «Желтую птичку»? А то звучит очень высоко.

* * *

О том, что на «Антонии» есть работенка, Сэл услышал в Союзе моряков в Монреале, где он тщетно пытался устроиться буфетчиком на какое-нибудь судно. Он решил покинуть Северную Америку и заодно подработать, но только не в качестве музыканта корабельного оркестра с болтливыми музыкантами и всевозможными контрактами. Даже имея фальшивые документы с новым именем, Сэл боялся, что по его манере играть в нем сразу признают уроженца Нью-Орлеана. За денежное вознаграждение один из членов Союза снабдил его рабочей карточкой, дающей право на получение работы в сфере обслуживания. Сэл как раз размышлял, справится ли он с дерьмовой работой официанта, когда услышал, как один матрос, смеясь, сказал другому: «А пианист у Маклиша сбежал в Эдмонтоне с богатой вдовушкой». Сэл поставил им выпивку и узнал, что единственная вакансия пианиста на товарном судне «Антония» свободна с тех пор, как старый пьяница пианист женился на пассажирке и отправился на Запад, чтобы зажить там роскошной жизнью.

«Единственная вакансия, — подумал Сэл, — это просто замечательно. Я буду один, и не о чем беспокоиться. „Капитан наймет тебя как буфетчика или кого-нибудь еще, — сказал один из матросов. — Пароходная компания не хочет тратиться на пианиста только для того, чтобы капитан мог распевать перед дамами“. Значит, никаких контрактов с Союзом музыкантов. Чертовски здорово».

Когда Сэл пришел на корабль поговорить с капитаном, тот немедленно отложил все дела — он проверял счета по погрузке товаров — и быстро повел вниз, к пианино. Точнее, к небольшому спинету, к удивлению Сэла, прекрасному инструменту.

У Маклиша, как у истинного профессионала, были особые папки с пожелтевшими, написанными от руки нотами. Капитан не любил новых мелодий. Листов с музыкальными записями было не больше сорока. Они дошли только до половины первого, когда Маклиш перестал петь и с усмешкой повернулся к Сэлу:

— Ты здорово играешь, Марко. Это даже любопытно.

Сэл получал жалованье буфетчика — всего двести пятьдесят долларов в неделю, но он быстро научился работать с пассажирами, разузнавал, у каких сентиментальных седоволосых пар намечается годовщина свадьбы или день рождения, и таким образом, за время длительного путешествия через Атлантику к берегам Англии и потом к южноамериканскому континенту, зарабатывал еще тысячу долларов чаевыми. Не разбогатеешь, конечно, но жить вполне можно.

Работа на корабле давала ему все, кроме одежды. В отличие от всей команды у него было маленькое, но собственное жилье — своего рода взятка личному аккомпаниатору капитана. Матросы относились к Сэлу с некоторым пренебрежением, но это его нисколько не трогало. Напротив. По крайней мере, он мог поразмышлять в одиночестве.

* * *

Маклиш, стоя на продуваемой ветром палубе, все еще держал руку у него на плече.

— Ну что? Стоит транспонировать «Желтую птичку»? — снова спросил капитан.

Как всякий не уверенный в себе артист, Маклиш нуждался в одобрении.

— Да нет, кэп. Она звучит превосходно.

Маклиш просиял. Затем спросил с похотливой улыбкой:

— Марко, мальчик, ты не заметил вчера на вечере одну штучку? Ну ту, в черном. — Капитан любил поговорить с Сэлом о женщинах, изображая многоопытного ловеласа. Возможно, он считал это частью шоу-бизнеса.

— Ее нельзя не заметить, кэп, — ответил Сэл, подумав при этом: «Сучка, которая носит на себе целое состояние, муж — совершеннейшая развалина». Тот самый тип женщин, с которыми Сэл постоянно общался в Нью-Орлеане.