Высокое окно
Шрифт:
Левая рука свисает между коленями и стулом, а правая касается кончиками пальцев ковра. И рукоятки маленького пистолета, примерно 32-го калибра, фактически без ствола. Правая сторона лица прижата к спинке стула, а правое плечо потемнело от крови. На правом рукаве тоже кровь. И на стуле. Много крови.
Голова в неестественном положении. Кому-то излишне впечатлительному явно не понравилась ее правая сторона.
Я поднял ногу и легонько, всего на несколько дюймов, оттолкнул подставку в сторону. Голые пятки в шлепанцах съехали с узорчатой обивки.
На столе, справа от него, стояли недопитый стакан и пепельница, полная окурков и пепла. На трех окурках оставались следы от помады. Ярко-красной, какой пользуются блондинки.
Рядом с другим стулом была еще одна пепельница. В ней лежали спички, пепел, но окурков не было.
Пахло духами и смертью. Смертью сильнее.
Я обошел весь дом, включая и выключая свет. Две спальни, одна обставлена светлой мебелью, другая — темной. Светлая спальня вроде бы нежилая. Красивая ванная с разноцветным кафелем и душевой за стеклянной дверью. Маленькая кухня. На кухонном столе полно бутылок. Много бутылок, много стекла, много отпечатков пальцев, много улик. Впрочем, насчет улик — вопрос спорный.
Я вернулся в гостиную и, стоя посреди комнаты и глубоко дыша ртом, стал прикидывать, что тело Морнингстара нашел тоже я? Нашел и убежал. Да, счет не в твою пользу, Марло. На тебе уже три убийства. Шагаешь по трупам. Против тебя все — разум, логика, эмоции. И это еще не самое худшее. Ведь стоит мне признаться, и я теряю независимость. Больше мне работать в одиночку уже не дадут.
Весьма вероятно, Карл Мосс захочет укрыть Мерл, насколько это возможно, под своей мантией эскулапа. Или же, наоборот, решит, что чистосердечное признание, каким бы оно ни было, пойдет ей только на пользу.
Я опять поплелся к обитому декоративной тканью стулу, стиснул зубы и изо всех сил встряхнул стул, чтобы оторвать его голову от спинки. Пуля попала в висок. Самоубийство? Но такие, как Луис Венниер, самоубийств не совершают. Шантажист, пусть даже напуганный, упивается своей властью.
Я опустил его голову и нагнулся вытереть руку о ковер. Нагнувшись, увидел угол рамы картины, торчавшей из под стола возле локтя Венниера. Подошел и достал ее, предусмотрительно обернув руку в носовой платок.
Стекло треснуло поперек. Картина упала со стены. Я заметил маленький гвоздик. Не трудно догадаться, как это произошло. Кто-то стоял справа от Венниера, склонившись над ним; кто-то, кого он знал и совершенно не опасался, внезапно выхватил пистолет и выстрелил ему в правый висок. Испугавшись вида крови или отдачи пистолета, стрелявший отпрыгнул назад, к стене, и сбил картину. Она ударилась углом и отлетела под стол.
А убийца то ли из осторожности, то ли от страха не стал к ней прикасаться.
Я взглянул на нее. Небольшая, ничем не примечательная картина. Какой-то человек в камзоле с кружевными манжетами и круглой бархатной шляпе с пером высовывается из окна, собираясь, очевидно, позвать кого-то с улицы. Улицы на картине не видно.
Я оглядел стены. Есть и еще картины: пара вполне приличных акварелей, несколько эстампов — эстампы, кажется, теперь не в моде? Всего с полдюжины. Может быть, эта картина ему нравилась. Мало ли. Человек высовывается из высокого окна. Давным-давно.
Я взглянул на Венниера. Он мне никак не поможет. Человек высовывается из высокого окна. Давным-давно. Зародившаяся догадка была настолько мимолетной, что я не придал ей никакого значения. Как будто перышком пощекотали, не более того. Как будто на лицо упала снежинка. Высокое окно, высовывается человек, давным-давно…
Есть! Как обожгло. Из высокого окна давным-давно… восемь лет назад… высовывается человек… далеко высовывается… падает… разбивается насмерть… И зовут его Хорас Брайт.
— Отлично придумано, мистер Венниер! — с искренним восхищением прошептал я.
Повернул картину. На обороте проставлены даты и денежные суммы. Взносы почти за восемь лет, в основном по 500 долларов, несколько раз по 750 и дважды по тысяче. Общая сумма подсчитана мелкими цифрами. 11000 долларов. Последний взнос мистер Венниер не получил. Когда деньги принесли, он был уже мертв. Не так уж много денег — за восемь-то лет. Должник мистера Венниера умел торговаться.
Картонный задник крепился к рамке стальными патефонными иглами… Две из них выпали. Я вынул картонку, немного порвав ее. Под ней, между задником и картиной, был вложен белый конверт. Запечатан, без адреса. Внутри оказались две квадратные фотографии и негатив. Фотографии совершенно одинаковые. Человек далеко высунулся из окна, кричит, разинув рот. Руками держится за кирпичные выступы на оконной раме. У него за плечом лицо женщины.
Худощавый темноволосый человек. Черты его лица, как и лицо стоявшей за ним женщины, вышли неразборчиво. Высовывается из окна, кричит или зовет кого-то.
Я держал фотографию в руках и внимательно смотрел на нее. Ничего особенного сначала не заметил. Но чувствовал — что-то тут не то. Но что? Продолжал смотреть. И вдруг в глаза бросилась одна мелочь. Мелочь, но очень важная. Положение рук мужчины на фоне стены, в том месте, где вырезана оконная рама. Руки ни за что не держатся, ничего не касаются. Над кирпичным выступом не руки, а тыльная сторона запястья. Руки в воздухе.
Мужчина не высовывался. Он падал.
Я положил фотографии обратно в конверт, сложил картонку и запихнул ее вместе с конвертом в карман. Рамку, стекло и картину спрятал в бельевой шкаф, под полотенца.
На все это ушло много времени. Перед домом остановилась машина. По дорожке послышались шаги.
Я нырнул за портьеру в альков.
30
Входная дверь открылась, а потом бесшумно закрылась.
Наступила гнетущая, гулкая, как на морозе, тишина, потом раздался истошный вопль, перешедший в горькие рыдания.