Высщей категории трудности
Шрифт:
Манси жили на светлой половине Нёр, а по другую сторону Раупа, на горе Пупы — Нёр — Кури, жил добрый дух Ойхта — Кури. Ойхта — Кури управлял тучами, снегом и ветрами. Он был очень добрым и очень любил свой народ, этот Ойхта — Кури.
Но однажды великан — разбойник Тумпа — Солях, что жил со своими братьями на берегу моря и питался белыми медведями, услышал про живую воду и решил ее отобрать у манси. Созвал он своих братьев, и выступили они в поход.
Подошли они к Пупы — Нёр — Кури, а Ойхта — Кури выпустил на них метель, загремел громом:
— Кто ты и куда идешь?
— Я великан Тумпа — Солях, — отвечал разбойник. — Я иду со своими братьями от самого океана отобрать у манси Рауп с живой водой.
— Но Рауп мой, — сказал Ойхта — Кури, — а манси за живую воду платят мне шкурками и лентами.
— Значит, мы отберем у тебя Рауп! — закричал Тумпа — Солях и бросился с дубинкой на Ойхта — Кури.
Ан — ана! Ой, беда! Но Ойхта — Кури окутался туманом и послал на Тумпу сильный буран. Снег ослепил Тумпу, ничего не видит он, только сосны валятся от его дубинки. Сака — ёмос! Очень хорошо!
— Ах, так! — закричал Тумпа — Солях. — Все равно мы отберем у тебя Рауп. — И приказал он своим братьям поджечь лес — устроить палеж на Ойхта — Кури. Ан — ана! Плохо дело.
Долго горел лес, но разве можно сжечь Ойхта — Кури?
Всю зиму дрался Ойхта — Кури с разбойником Тумпа. Весь лес вокруг переломали. К весне устали братья Тумпы и решили немного отдохнуть. Присели они, а самому младшему приказали не спать, сторожить их. Но и младший Тумпа тоже устал, пригрелся на солнце и задремал. Вот тогда Ойхта — Кури и послал против братьев Тумпа своего великана Мороза. Замерзли братья Тумпа, сака — ёмос! Но как только выпустит из своих юрг Ойхта — Кури метели, так начинают братья стонать и просыпаться. С тех пор манси зимой к Раупу и не ходят. Ан — ана! А вдруг проснется Тумпа — Солях?»
Самое любопытное в этой легенде — намеки на целебность воды в озере Раупа. Предположения Глеба о минеральных источниках в Приполярье оправдываются.
Сегодня наш словарь пополнился еще одним мансийским словом. Осъёмасулум! До свиданья!
Свой долг считаю выполненным.
С. Южин».
«День четвертый
Немного же пороху оказалось у тебя, Машенька! Ну, да ладно. Я человек великодушный, поработаю за всех.
Итак, мы на лыжах. Это событие случилось на четвертый день нашего славного похода на Приполярный Урал. В общем — то, нам пока везет: мороз около пятнадцати, затишье, а снега — то! Море разливанное…
Снег такой чистый, белый, ровный, — как ватман высшего сорта «госзнак». И все жаждут запечатлеть на нем свои автографы.
Из Бинсая мы вышли, охая под рюками. Но на втором километре нам крупно повезло: у нас появился попутчик — дед — стручок с плутоватым лицом. На голове у деда красовалась серо — рыжая заячья шапка. Видно, зайца пустили в скорняжное дело, когда он успел перекраситься только наполовину.
Старик гордо восседал на розвальнях, от заиндевевшей лошади валил пар. «Нно! Тпру — у!»
Дед оказался веселым попутчиком.
— А я думаю: неужто геологи к нам пожаловали? — говорил он, а по глазам видно, что о нас знает все, куда мы идем и что несем в рюкзаках.
Старик говорил загадками и прибаутками:
— Дорога — она как шнур длинна, как скатерть бела, встал на нее поутру — вертаться не по нутру. Мороз — он как теща: до поры до времени покусывает, а потом хвать — а уха и нет. А моя кручина — тулуп да печина.
Поговорив так о том, о сем, он милостиво предложил нам свои рюки свалить к нему в розвальни.
— А почему бы нет? — воскликнула Люсия и сама прицепилась за сани.
— Ой, шустрая! — покрутил головой дед. — И откель в тебе такая пружина?
— А мы, дедок, снегом умываемся. Попробуй сам — на молодой захочешь жениться!
— Вот те раз! — изумился дед. — Ты на мою бабку, упокой господь ее душу, похожа. Та тоже, бывалочи, за словом в карман не лезла. Ей слово, а она враз прокламацию о равности баб с мужиками. А может, ты ее родня, а?
В голосе деда послышался искренний испуг. Он даже чуточку отодвинулся от Люсии, так поразила его мысль о ее родстве с покойной бабкой.
— Нет, дедок, не бойся. Я из кукушиного племени. Не помнящая родства,
— Это верно, что ты из кукушиного племени, — согласился дед. — Таких нонче пруд пруди, бреднем броди и все на одну колодку. Нынче молодые все торопыги. Все им не сидится по домам. Все им надобно шастать по лесам… И чего вы зимой в урмане найдете? Клюква — так она по первопутку, на Покров хороша. И в горы за ней лезть нет надобности. Во — он ее на Шишмарях красным — красно. Но опять же на шишмарские топи без понятия лучше не суйся: утопнешь враз в прогалях. А на речки сейчас тоже лучше не ходи: одно колобродье…
Так дед рассуждал до самого поселка. Когда пришли в поселок — заброшенный, без крыш, окна перекрещены досками — устроили двухчасовой привал. Все, конечно, разбежались кто куда, а я, добросовестный летописец, решил описать начало нашего похода и…
…У нас случилась беда: Саша повредил ногу. Ходить не может. Придется возвращаться. Поход не состоится».
9
14 февраля часов около трех, когда Кротов уже отправил на поиски всю авиацию и на аэродроме установилась тишина, в пилотской отчаянно зазвенел телефон. Кротов схватил трубку: «Да, да, штаб! Вы что, дорогая, решили доконать нас звонками? Кто? Точа?…»
Звонил начальник точинского отделения милиции. Ему нужен был Турченко. «А что случилось? — спросил Кротов. — Только Турченко доложите? Ну, ну…»
Турченко нашли на улице, он прохаживался возле ангара. Пока его искали, пока он пришел и взял трубку, я уже успел забыть о точинском начальнике милиции и слушал рассказ Воронова о несчастных случаях в туризме.
Неожиданно Воронов оборвал фразу, встал и подошел к Турченко, который, вдруг утратив свое обычное спокойствие, надрывался у телефона: