Высщей категории трудности
Шрифт:
— Ты сухарь, Глеб!
От резкого движения свеча заплясала, и тени на стенах от нас с ним тоже заколыхались. Точь — в–точь, как в избе Кямова. И вдруг я вспомнила маску на лице сказителя: загадочную и непроницаемую. «Давно, давно, когда не было ни меня, ни моего отца…»
На лице Глеба я увидела усмешку.
— Что ты усмехаешься? У меня до сих пор не выходит из головы этот Тумпа.
— А ты опасаешься, что мы его встретим?
— Ты не смейся. Мне и в самом деле не по себе от этой легенды. Слишком уж много там всяких пророчеств. «Ан — ана, а вдруг проснется Тумпа — Солях?» Что тогда будешь делать?
— Сражаться. Со мной же Ойхта — Кури. Я неуверенно переспросила:
— Ойхта — Кури?
— Да. Разве ты не Ойхта — Кури?
— Глеб, ты ненормальный.
Я отвернулась. Господи, что происходит? Я осторожно коснулась пальцем его штормовки. Это он, оттаявший Глеб? Теплый Глеб? И он сейчас назвал меня великим божеством?
Мы вышли на крыльцо. Вокруг была черная ночь и белый снег. Откуда — то донесся Люськин смех. Но все это прошло мимо меня, я и сейчас еще чувствую себя какой — то прозрачной, все проходит сквозь меня, не задерживаясь.
Я брела по глубокому снегу, словно завороженная. Глеб шел за мной. Я боялась расплескать что — то переполнившее меня. Я Ойхта — Кури? Ты, Глеб, сумасшедший.
Я боялась оглянуться: а вдруг все это мне только почудилось? А вдруг обернусь, а сзади меня опять прежний Глеб? Чужой и равнодушный.
— Глеб… Я… ничего не понимаю. Ты страшно глупый, Глеб.
— Да, я глупый. Понимаю.
Я резко обернулась. Мне вдруг показалось, что он уходит от меня. Так резко повернулась, что потеряла равновесие и почувствовала, как меня подхватили руки Глеба. Я ничего не видела, в лесу было так темно… Я только слышала его дыхание.
Ох, господи, какие же мы глупые — глупые…
…Всю ночь меня преследовал Тумпа — Солях: страшный, лохматый. Он дико хохотал, и от его хохота вокруг падал лес. Я от него пряталась под вывороченными пнями, убегала и не могла никуда от него убежать. А потом неожиданно появился Глеб. Он взял меня на руки, я стала необыкновенно легкой и счастливой. С этим ощущением счастья я и проснулась. Что — то подобное я испытала однажды, проснувшись Первого мая. Было теплое солнечное утро, из кухни доносилась старая довоенная песня о Москве: «Утро красит нежным светом стены древнего Кремля…» И мама уже хлопотала на кухне, и оттуда неслись вкусные запахи. Все было настолько хорошо, что я заплакала. Мне было необыкновенно хорошо, а я лежала, уткнувшись в подушку, плакала и смеялась и ничего не могла поделать с собой.
Так и сегодня я чуть не разревелась от счастья. Все у меня перемешалось: оттаявший Глеб и косматый Тумпа…
Мы идем на запад. Сзади в молочном тумане поднимается над лесом солнце. Не солнце, а пожар. Мороз небольшой, густой иней быстро покрыл рюки, выбелил заросшие физиономии наших парней, и они стали похожи на древних землепроходцев.
Глеб быстро прошел вперед и улыбнулся мне, И от этой улыбки пропал притаившийся где — то во мне страх перед дорогой, у которой нет конца, перед белым безмолвием тайги, и даже громоздкий рюк стал казаться не таким уж тяжелым.
…С Сашей случилось несчастье. Оя разбил ногу. Это первое и, дай бог, последнее осложнение в нашем походе.
Наш Саша — страстный геолог. В погоне за своими камнями он забирается в такие дыры, что нередко приходится его оттуда вытаскивать за ноги. Вот и на этот раз расковырял Саша снег и обнаружил под ним породу, в которой обязательно должны быть розовые сердолики. Ковырял, ковырял Сашенька мерзлую породу, да и съехал в старый шурф. Поднялся, а нога не разгибается. Когда ребята принесли Сашу, под коленом у него оказался кровоподтек величиной с блюдце. Люся ужаснулась: то ли ушиб, то ли перелом. Во всяком случае нужен холодный компресс, полный покой и обязательно рентгеновский снимок. Перевязали мы Саше ногу и пригорюнились: надо возвращаться. Но Саша заупрямился: сам доберусь до дому. Сам испортил себе поход — сам и должен страдать. Его неожиданно поддержал дед в заячьей шапке: «Чего там, довезу и посажу аккуратным образом в поезд. Али я не человек? Вы уж идите, идите, шалапуты…»
Перед отъездом Саша раздарил все теплые вещи: голубую меховую куртку, варежки, носки, свитер и штормовку. Продукты он тоже нам оставил. С собой только взял на дорогу немного колбасы и банку консервов. Меховая куртка — предмет всеобщей зависти — досталась мне.
Добрейшая душа, наш Сашенька — Машенька. Машей мы его прозвали за длинные ресницы, ямочки на щеках и удивительную способность смущаться по любому пустяку. Он — самый молодой, он у нас с Люськой — бессменный паж. «Саша, я хочу пить!», «Саша, я завтра дежурная, я боюсь утром идти к реке за водой!», и Саша безропотно приносит Люське воды, Саша с радостью соглашается помочь приготовить завтрак. Когда в группе кто — то сердится, Саша смущенно похлопывает своими девичьими ресницами и старается всех примирить.
Мы сфотографировались на фоне заброшенных домов, и Саша уехал с веселым дедом.
— Передай, что контрольный срок переносится на два дня! — закричал ему Глеб вдогонку.
Два дня — Сашины продукты. Лишние продукты — лишние два дня.
Вот так нас осталось семеро, и первые десять километров по целине мы прошли молча. И достались они нам очень трудно.
Сейчас уже вечер, трещит большой костер, ребята заготавливают дрова, только нет среди них нашего Саши. Сейчас он, наверное, на вокзале.
Я вслушиваюсь в шум тайги: гуляет по вершинам ветер, сбрасывая с них снег, шуршат сосновые лапы, пощелкивают твердые прутья боярышника… Как странно шумит под ветром тайга: словно живая, словно какой — то великан ходит вокруг нашей палатки, задевает деревья, ломает кусты и дышит тяжело и устало…»
11
Привыкнуть можно ко всему. И очень быстро. Я не пробыл в Кожаре и суток, но все уже начало казаться обычным. И круглый, как арбуз, Виннер с застывшим на лице горьким недоумением («За что я страдаю? Я председатель спортклуба или завхоз? Чем я буду кормить вечером летчиков?»), и корректно — внимательный Воронов, и сухопарый педантичный полковник Кротов, и даже несчастье, с каждым часом все больше ощущавшееся, как запах гари в воздухе.
Полковник свои функции начальника штаба выполнял добросовестно и почти круглосуточно. В сплошной неразберихе, когда в Кожар съехалось до сотни людей, когда со всех сторон сыпались советы, ложные сигналы, когда авиация непогодой практически была прикована к аэродрому, он сумел навести относительный порядок и отправить на поиски в первый же день два спасательных отряда.
Шел третий день безуспешных поисков. Авиация, охотники — манси, лучшие туристы, проводники с собаками — все, что, кажется, можно было организовать в эти два дня — все брошено на поиски. И все пока безрезультатно.