Высщей категории трудности
Шрифт:
Моя милая мамуся покачала головой и изрекла: «Ив кого ты уродилась? Один пустозвон у тебя в голове».
Но я на нее не сержусь. А папку я люблю. Он добрый и в усах. На фронте он был старшиной и с тех пор не расстается с рыжими усами. «Старшина без усов, — говорит папка, — что петух без хвоста».
Папка похлопает меня по спине (совсем как Буранка, на котором каждый день ездит по бригадам) и прогудит: «Девка ты у нас бедовая, это верно. Но не забывай: цыгане тоже бродят, бродят, а на зиму все в одно место возвращаются…»
С каждым километром долина Кай — Олы, на которую мы свернули утром, сужается, берега лезут все выше, и все чаще встречаются завалы. Где милая Точа — ленивая, раздольная, с желтыми глинистыми берегами? Кай — Ола — злая река. Во многих местах она подмыла кручи, и тридцатиметровые сосны рухнули в долину. Над Кай — Олой повисли «мосты», при виде которых Вася Постырь вспоминает темпераментных испанцев и их знаменитое «карамба!»
А Коля Норкин выражается по — русски: «Черт подери эту Кайлу!» Коля просто исходит тоской оттого, что у нас нет с собой толовых шашек. «Эх, и рванул бы я этот заломчик!» — мечтательно говорит он, стоя перед завалом, через который ни проехать, ни пройти.
Люди идут по свету,
И в жизни им мало надо,
Была бы прочна палатка,
И был бы нескучен путь…
Но дремлют в бродяжьих душах
Бетховенские сонаты,
И нежные песни Грига
Переполняют их…
Норкин вообще взрывается по любому поводу. Никогда не угадаешь, что его разозлит. Однажды Саша рассказывал о своей бабушке. Она у него учительница, прекрасно знает русскую литературу и, по словам Саши, необыкновенная женщина.
«Терпеть не могу старух, — вдруг перебил его Коля. — Противно слушать, как они с утра до вечера только и говорят о похоронах и поминках. К моей бабке ходит вся улица. Она самая старая — ей уже за девяносто лет. Вот все старухи к ней и ходят, грызут семечки и удивляются: «Как же ты, Мария Тимофеевна, все ходишь по земле — матушке»? — «А я уж приглядела себе местечко под могилку. Веселенькое такое, в сторонке. И тополек посадила. Пусть надо мной тенек будет.» — «Чмо!»
«Чмо» у Коли означает высшую степень презрения. «Чмокает» он великолепно, так и хочется похлопать его по губам…
Но сегодня Коля — самый добрый из всей семерки. Он первым вызвался дежурить ночью у печки, помогает у костра поварам, таскает за двоих сушняк… Отчего?»
3 февраля.
Мороз не больше пятнадцати градусов, ветер средний.
Полог — простыня оправдал себя полностью. Только выбираться сложно. Надо продумать шторную конструкцию.
В группе все здоровы, бодры, поют. Идем в графике. Я думаю, что этот поход на Рауп будет самым интересным из всех наших трех походов высшей категории трудности.
Г. Сосновский»
18
Огромную тридцатиместную палатку спасатели с трудом растянули между деревьев. Здесь было тихо, пощипывал лицо мороз, с верхушек сосен время от времени глухо падали снежные хлопья, — только это и нарушало лесное безмолвие. И вдруг в той стороне, где спасатели нашли палатку сосновцев, явственно прозвучал далекий человеческий стон. Я вздрогнул. Померещилось?
Васюкив, сидевший рядом со мной у огня, объяснил: стонут останцы. «Сплошь дырявые, вот ветер и свистит в них» — сказал он хмуро. Ему самому, видимо, тоже действовали на нервы эти стоны.
Находка палатки, а главное, труп Сосновского подействовали на спасателей, как шок. Они рубили еловый лапник, варили ужин, все шло своим чередом, а я то и дело встречал угрюмые взгляды. Все переговаривались вполголоса, словно мертвый лежал здесь, у палатки, а не за перевалом.
Оживленнее всех выглядел прокурор. Даже чересчур оживленно. Он неожиданно подсел ко мне, с наслаждением вытянул ноги к огню, заговорил бодро:
— Печет? Штаны еще не прожгли, а? Вот вы и попали в очевидцы. Все журналисты мечтают быть свидетелями. Не так ли?
На душе у меня было скверно. Мало того, что я в своей городской одежде промерз, как собака, так черт принес этого прокурора.
— О чем же вы будете писать, дорогой журналист? Де мортус аут бэне, аут нихиль. Да — с, мой дорогой. О мертвых следует писать хорошо или ничего не писать.
Не знаю почему, но слова Новикова сразу взбесили меня. Может быть, раздражение таилось еще с прошлого вечера. Может быть, меня неприятно резанул его уверенный тон, явно ощутимое сознание собственной правоты, которое слышалось в его голосе. А может быть, мне, как и другим, было скверно. Я нахамил.
— Послушайте, Николай Васильевич, вы не замерзли? Ребята меня угостили спиртом. Отлично приводит в чувство!
Я извлек из — под бревна фляжку и потряс ею перед носом Новикова. Фляжка булькала, а Новиков поморщился.
— Жаль, — сказал он с сожалением. — А вы показались мне серьезным и вдумчивым человеком. — Он отвернулся от меня и занялся полевой сумкой, которую нашли в палатке сосновцев.
Эта проклятая тишина… Прямо уши заложило. Где же еще шестеро? Под снегом? А может, все — таки ушли? Я начал снова рассматривать карту, которой снабдил меня Воронов. Потрепанная «верстовка». Густая сеть речек, хребтов, каньонов, долин. Куда они могли уйти? Жирный треугольник — наш лагерь, рядом — плато, на него садятся вертолеты. Крест поменьше на склоне вершины — труп Сосновского. В двенадцати километрах от него на север — Рауп. Там их нет. В этом уже не сомневается никто.
А где же сосна, под которой нашли их костер? На юго — восток от вершины «1350» извилистой чертой уходит речка Соронга. Вдоль ее берегов — зубчатая бахрома. Каньон. Сосна где — то ближе. Кажется, здесь у кромки леса. Вся эта долина Соронги, где нашли костер и Сосновского, похожа на мышеловку. Уйти из нее можно только вдоль Главного хребта, к Раупу. Но для этого как минимум у них должны быть ботинки и теплые вещи. Ветер, который дует по хребту, их в два счета сделал бы ледяшками. А если в ту ночь бушевал ураган?
Тогда Воронов, пожалуй, прав: у них выбора не было, ураган их просто сбросил с вершины «1350». Они неизбежно должны были искать спасения в лесу или… выходить из «мышеловки» по каньону. Каньон непроходим? Да, там за каньоном уже был Лисовский. Избушка на Мяпин — Ие оказалась забитой снегом…, Живые или мертвые? Где искать? Как искать?
Прокурор, наконец, вытряхнул из полевой сумки весь снег и извлек пакет, завернутый в полиэтилен. В пакете оказались паспорта, деньги, железнодорожные билеты, письмо к председателю кожарского райисполкома от спортклуба с просьбой оказать помощь в сборе фольклора и две одинаковые тонкие книжечки в синих переплетах: «Маршрутная книжка группы туристов спортклуба «Мезон»…