Высщей категории трудности
Шрифт:
Но никаких приказов из штаба летчики не передавали, прокурор с командиром вертолета разговаривал сам.
— Ерунда, — сказал Новиков, узнав о приказе штаба идти на Соронгу, — я уверен, что в этом нет никакой необходимости. На Соронгу они попасть не могли никак. Значит, и искать там нечего. Обследование палатки подтвердило версию следствия…
Прокурор коротко рассказал о том, что они увидели, когда откопали палатку полностью: палатка разрезана в трех местах, видимо, ножами. Изрезана та боковина, что обращена к склону. Внутри все вещи перевернуты. Нашли в палатке продукты — сухари, ветчину, сахар, одежду и обувь — семь пар ботинок и три пары валенок.
— Они могли уйти и без обуви, — сказал Воронов.
Без обуви? По снегу? Потом я вспомнил про Сосновского: у него к ногам были привязаны куски коры.
— Ваши предположения фантастичны, — с раздражением сказал прокурор. — Вы забываете, что они чреваты неприятными последствиями. В штабе, конечно, достаточно трезвые люди, но прислушиваются больше всего к вам…
— Об избушке в долине Соронги я ничего не знаю, вернее, узнал из той самой радиограммы, которую читали и вы.
Воронов говорил вежливо, но, видимо, это ему давалось с трудом.
— Я знаю, что штаб во многом руководствуется вашими соображениями, — упрямо повторил прокурор. — Вы по — прежнему считаете, что они живы?
Вопрос был, как говорится, задан «в лоб». До этого прокурор избегал высказываться в таком тоне, он предпочитал недоговаривать, отлично понимая, что единомышленников среди спасателей не найдет, как бы ни очевидны были факты, подтверждающие его точку зрения. И вот теперь — разговор начистоту. Это было и предупреждение: что бы ни случилось с любым из спасателей, отправленных на Соронгу, отвечать будет только Воронов. И Воронов это отлично понимал.
— Да, считаю. Во всяком случае, мертвых мы успеем найти всегда.
Это был отказ, пусть и в вежливой форме, продолжать завтра прощупывать снега на склоне.
— Вот как? — удивился прокурор. — Но ведь вы…
— Я получил приказ отправить людей на Соронгу!
Новиков усмехнулся:
— Приказ… Ну что ж, приказы надо выполнять. Больше он Воронова не трогал. Подсел поближе к печке, у которой висела «летучая мышь», углубился в дневники сосновцев. Было ясно, что он решил дождаться вечернего сеанса связи с Кожаром.
После ужина все собрались у рации, которую Жора Голышкин укрепил на березовых колышках, Жора тщетно пытался поймать Москву, чтобы узнать точное время. Он должен был выйти в эфир ровно в 18 часов.
Наконец рация ожила. Кожарский радист работал на ключе, а Жора расшифровывал вслух: «Сообщите результаты поисков. Есть ли продукты? Сколько обмороженных и больных?»
И ни слова об охотничьей избушке.
— Запроси — ка, Жора, — не вытерпел Лисовский. — Чего они там морочат голову с избушкой? Ведь мы нашли в ней только снег…
— Тише!
Новая радиограмма. «Морзянка» пищит, как мышь. «По сведениям местных жителей, избушка на Соронге посещается охотниками. В ней должны быть продукты и запас топлива…» Значит, Лисовский нашел не ту избушку?
— Там были дрова? А продукты?
— Да что вы, ребята? Белены объелись? — обиделся Лисовский. — Один снег там. А лопат у нас не было,
— Тише!«Завтра бросим всю авиацию в верховья Соронги. Точные координаты избушки неизвестны…»
Поздно вечером Воронов подсчитал: за день прощупали под снегом около десяти тысяч точек.
Десять тысяч поделить на двадцать — пятьсот на каждого… А снег спрессовался, лыжные палки проходят наст только под тяжестью тела…
— Сколько человек пойдет завтра на Соронгу? — спросил я Воронова.
Валентин Петрович оторвался от карты, неопределенно пожал плечами:
— Все будет зависеть от погоды.
И в это время к нам подсел прокурор. В руках у него была одна из тетрадей, найденных им в палатке.
— Намечаете маршрут на Соронгу? — спросил он и, не дожидаясь ответа, добавил: — Я все же попросил бы вас людей не отправлять.
— Пойдет одна группа.
— А, понятно.
Новиков повертел в руках тетрадь.
— Это дневник группы, — сказал он. — Полистайте, может быть, найдете что — нибудь…
— А остальные тетради?
— Дневники Коломийцевой и Васениной. Читайте пока этот, потом я вам дам остальные.
От Воронова дневник попал ко мне… Мы листали его с конца. Всех прежде всего интересовали последние записи.
19
«5. II. 1962 г.
Сегодня восьмой день лыжного похода. В среднем мы делаем в день 20–25 километров. От графика отстаем на полдня. Вчера задержались из — за плохой погоды.
Завтра должны подняться на Рауп. Температура — от 6 до 20 градусов мороза. Часто идет снег. Сильный западный ветер. На плато между вершинами «1350» и «950» ветер достигал силы 10 баллов. Подъем были вынуждены прекратить.
Сегодня сначала проголосовали за дневку, но после обеда решили выступить, чтобы завтра иметь больше светлого времени для изучения озера на Раупе.
Поход закончим в срок.
Г. Сосновский».
Листая дневник в обратном порядке, я добрался до страниц, помеченных четвертым февраля. Они были написаны Коломийцевой.
«4 февраля.
Сегодня ко мне в руки, наконец, попал групповой дневник, и у меня волосы встали дыбом. Что ни строка — то Люська. Да есть ли у вас хоть капля совести? Я вас кормлю, я вам пою песни… Ну, подожди, вундервунд!.. Небось не пишешь, как каждое утро мы ругаем на чем свет тебя и Норкина. Эти негодяи встают раньше всех и умудряются так перепутать все вещи, что даже палатка дрожит от негодования. А потом вместо физзарядки все бросаются их искать, чтобы отколотить за проделки. Норкин защищается и рычит, а с Броневского как с гуся вода. Мы его с Васенкой колотим, а он только ухмыляется во всю рожу. «Согрелись, девочки? И я согрелся. Хорошо боксируете!» Перед завтраком Вадик успел смастерить санки. Новое изобретение ученого — самоучки! Полозья Вадик выстругал из березы, вместо поперечных брусьев пошли обломки лыжной палки. «Порядок!» — гордо заявил он. А через десять метров санки вместе с гордым изобретателем утонули в сугробе. Вадик способен придумать что угодно, он способен целыми часами развивать сногсшибательные идеи, но все его идеи тонут, как эти санки в снегу.