Высщей категории трудности
Шрифт:
Новиков, утопая в снегу по колено, обошел березку и наклонился над трупом.
— Кто — нибудь осматривал его?
Я оглянулся. Сзади метрах в пяти стоял Васюков. Он отрицательно покачал головой.
— Сюда из туристов не подходил никто, — сказал Васюков.
Новиков выпрямился. Он внимательно обвел взглядом заросли, сосну, под которой нашли костер, молодой ельничек за ней.
— Палатка там, — показал в сторону вершины, похожей на сахарную голову, Васюков.
Но Новиков уже не слушал его. Он увидел меня.
— У вас есть фотоаппарат? Сфотографируйте труп с трех точек — сверху, в фас и в профиль.
Это прозвучало как приказ. Солнце уже закатывалось и светило в объектив. Мне никак не удавалось сделать снимок в профиль.
Тем временем Новиков аккуратно перчаткой смел с лица Сосновского снег.
— Сфотографируйте теперь так!
Сосновский был одет в меховую куртку с капюшоном, лыжные брюки и шерстяные носки с привязанными к ним кусками березовой коры. Под подбородком от дыхания нарос толстый слой желтоватого льда.
Потом Новиков проверил карманы: одежда на погибшем промерзла так, что карманы открывались с треском, словно рвалась ткань. В карманах он нашел коробок спичек, носовой платок и синюю мыльницу. Мыльница при ближайшем рассмотрении оказалась карманным приемником. Все вещи Новиков аккуратно очистил от снега и разложил на вороновской штормовке. Воронов поеживался от колючих порывов ветра.
— Вы, — прокурор показал на меня, — и вы, Валентин Петрович, будете понятыми. Не возражаете?
Я стоял над погибшим. Удивительный контраст между покоем на лице и телом, застывшим в нечеловеческом напряжении. Он, видимо, пытался встать… Последний бой…
— Так вы не возражаете?
— Если вы хотите осмотреть сегодня и палатку, то нам нужно отсюда уходить немедленно, — сказал Воронов.
— Но я должен составить акт на месте…
— Через час наступит ночь, а мы засветло должны найти место для лагеря.
— Ну что ж, пойдем тогда к палатке, — неохотно согласился прокурор и начал рассовывать вещи Сосновского по карманам пальто.
Я огляделся. Солнце своим диском уже зацепилось за вершину, по долине побежали первые тени, даже ветер стих, и было слышно, как тяжело дышит стоящий сзади проводник — манси. Но именно от этой тишины и исходила какая — то неясная тревога.
Воронов тронул меня за плечо:
— Пошли.
— Отчего он погиб?
— Он замерз, — ответил вполголоса Воронов, и мне показалось, что он боится нарушить тишину, пришедшую в долину с сумерками. — Он шел против сильного ветра, шел, пока были силы.
— Значит, ветер?
— Я думаю, ветер.
Воронов покосился на прокурора, рассовывавшего по карманам вещи Сосновского. В штормовке Воронов уже ничем не отличался от тех спасателей, что встретили нас у сосны.
— Понимаешь, он погиб не случайно, — сказал Воронов, и меня еще раз поразила боль, прозвучавшая в его словах. Меня удивил не столько его внезапный переход на «ты», сколько тон.
— Он шел к какой — то цели. Шел ради чего — то очень серьезного, — сказал он все так же тихо, видимо, только для меня. — Видел, сколько льда у него под подбородком? Это от дыхания. Он еще долго жил, он бы мог вернуться к костру, но он шел вперед.
— Вы думаете, он видел отсюда костер?
— Это совершенно очевидно. Даже в самую сильную метель отсюда костер должен быть виден.
Мы поднимались вдоль границы леса прямо навстречу солнцу, которое начало прятаться за вершину. Густо — фиолетовая вершина была окаймлена алой полосой. Поднимались без лыж, выбирая места, где снег спрессовался и не проваливался. Потом пошли камни. Камни торчали из — под снега, отчего все плато казалось рябым.
Палатка сосновцев была под самой вершиной, мы ее заметили, когда были буквально в десяти шагах. Небольшой холмик, из которого торчали две лыжные палки. Они, как потом выяснилось, были приспособлены в качестве шестов для оттяжек. Легкие порывы ветра шевелили клочки брезента.
На палатке лежал толстый слой спрессованного ветрами снега. Только в одном месте туристы попытались его снять — там темнело полотнище в дырах, сквозь которые проглядывали вещи.
— Мы не стали раскапывать до вашего приезда, — объяснил Васюков прокурору. — Раскапывать надо лопатами, палки не берут.
Новиков сгреб, сколько мог, снег с палатки, ему помогал Воронов. Попытались свести рваные края вместе — разрывы шли в беспорядке, пересекая друг друга.
— Так, — сказал Новиков, — понятно. Попробуйте вытащить, что сможете, из палатки.
Двое спасателей, вооружившись лыжными палками, начали расковыривать снег. Сначала вытащили какой — то мешок, в котором с трудом узнавался рюкзак, потом лыжную куртку, настолько промерзшую, что она казалась обломком камня.
— Николай Васильевич, пора уходить, — напомнил Воронов. — Уже темнеет.
— Минуточку, успеем…
Новиков встал на колени и запустил руки в палатку. Там что — то затрещало. Новиков побагровел от напряжения, и вдруг большой пласт снега хрустнул и приподнялся, обнажив брезентовый бок. Снег сбросили. Новиков растянул дыру пошире, и палатка раскрылась.
То, что увиделось, поразило хаосом: одеяла, куртки, валенки — все было перевернуто, скомкано и перемешано со снегом.
— Пусть все так и останется. Завтра сфотографируем, — решил Новиков.
Из вещей он взял с собой только кожаную офицерскую сумку. По всей вероятности, в ней были документы.
От солнца остался узкий серп — оно почти целиком ушло за вершину. Вся долина погрузилась в фиолетовые сумерки. Мы уходили на восток по тому самому плато, где нас высадил вертолет.
— Через два — три года Сосновский стал бы мастером спорта, — сказал Воронов, догнав меня. И тут же без всякого перехода и паузы добавил: — Вы ничего не имеете против того, чтобы мы были на «ты»? У туристов есть такая поговорка: «Кто ел одной ложкой из общей чашки, тот принес присягу в верности друзьям», — усмехнулся он.