Высший пилотаж
Шрифт:
— Слезьте немедленно, — требуют у нее. — Что вы делаете?
Но она не унимается, все сигналит и сигналит, соседей же пытается успокоить:
— Не волнуйтесь! Это просто «Ми-2» и «Алуэтта»! Он ворчун, а она кокетка!
Постепенно все успокаиваются. Заинтригованные люди начинают стекаться к крайнему участку.
Только Антон Белецкий не высовывается из дома. Но и он следит изнутри за происходящим. Так приплюснул лицо к стеклу, что нос превратился в свиной пятачок.
Больше никто из дачников не боится, а страшно одной Маше. Пусть крыша отцовского дома — это не восьмой этаж, но все равно высоко! Перед глазами так и стоит несчастная кошка Белоснежка. Однако девушка не покинет своего поста, пока ее не заметят друзья Иоанна: ведь она ему обещала. Главное — крепче прижаться к кирпичной трубе и думать о чем-то другом.
«Алуэтта» — по-французски означает «жаворонок». Они это проходили в школе, во втором классе. Даже песенку разучивали про маленькую раннюю птичку — правда, нехитрые детские куплетики тогда поразили Машу своей кровожадностью.
«Жаворонок, милый жаворонок, — так переводились слова. — Жаворонок, я тебя ощиплю. Ощиплю тебе крылышки, ощиплю тебе крылышки!»
Сигналы были замечены. Вертолеты повернули к поселку.
«Я ощиплю тебе лапки, ощиплю тебе лапки. Лапки, лап-ки!» Просто ужас, чему во Франции учат детишек.
«Ми-2» был выкрашен традиционно, в защитный камуфляж. А вот «Алуэтта»... О, она действительно была кокеткой.
Фантазия какого-то изобретательного художника превратила маленький вертолет в женскую голову. Боковые окошки — как глаза, над которыми нарисованы длинные загнутые ресницы. Хвост — рыжая косичка. А впереди красуются хищные, развратные, алые губы, будто сложенные для поцелуя. Помаду такого оттенка используют разве что панельные девки.
«Я ощиплю твой клювик, ощиплю твой клювик!» Тьфу, бессовестная летучая путана! Какое это было бы удовольствие — ощипать твой наглый клювик! Нет, французы все-таки не дураки: понимают, как надо поступать со всякими жаворонками-алуэттами.
Реактивную кокетку Маша возненавидела с первой же секунды. Подлая разлучница с пропеллером вместо банта! Мало ей одного кавалера, пятнистого красавца «Ми», так еще и Иоанна Соколова подавай! Не стыдно ли уводить чужого мужчину?
Чужого? А чей он, собственно? Не возомнила ли Мария Колосова, что летчик принадлежит ей? Ей, серой, невзрачной мыши, очкастой старой деве?
Какие бредни. Синему чулку мужчины не полагаются. Синий чулок — предмет непарный...
Два вертолета, примолкнув и остановив свои пропеллеры, сидели прямо посреди огорода. Теперь они казались уже не птицами, а гигантскими диковинными овощами. «Алуэтта» выглядела обиженной оттого, что ей пришлось касаться подбородком раскисшей земли.
«Да, пташка, это тебе не французская косметика, — злорадно подумала Маша, как если бы перед ней была реальная соперница. — Прими-ка нашу русскую грязевую ванну!»
Соседские ребятишки атаковали калитку и штакетник, пытаясь прорваться к большим ярким игрушкам. Взрослые наблюдали с дороги, не теряя солидности, однако тоже сгорая от любопытства.
Вертолетчики выбрались наружу, направились к Маше, все еще дрожавшей от пережитого страха:
— Иоанн Алексеевич у вас?
— Заходите! — Хозяйка пригласила их в дом. — Он там.
— Живой?
— Да.
Коллеги Соколова, поднимаясь по ступенькам, переговаривались:
— Я ж говорил — Иона не может разбиться. Не тот человек.
— Все равно, береженого Бог бережет. А Сокол вечно лезет на рожон.
— Чья бы корова мычала. Ты сам, что ли, не такой?
— Все мы такие, правда. Но до Ионы нам далеко.
— Да уж...
Маша не стала указывать им путь, не вошла следом за ними. Осталась на крыльце. Мужики бывалые, разберутся сами.
Незачем устраивать душещипательную сцену прощания, выслушивать слова благодарности. Долгие проводы — лишние слезы.
Вертолетчики действовали быстро. Уже через пару минут раненого пронесли мимо Маши на легких матерчатых носилках. Иоанн только и успел, что протянуть здоровую руку и коснуться ее голого плеча. Девушка отвернулась, будто не почувствовала этого. Они не перемолвились и словечком.
И только один из друзей молча кивнул девушке в знак признательности.
Хищное жерло разлучницы «Алуэтты» поглотило носилки.
Любопытных ребятишек отогнали подальше, и пара вертолетов с торжествующим стрекотом оторвалась от земли. Описав прощальный круг над пряничным домиком с красной крышей, они набрали скорость и скрылись вдали.
Улетели в никуда, за линию горизонта, до которой простому смертному не добраться никогда. Ведь линия эта — воображаемая.
На стареньком диванчике, обтянутом выцветшим шелком, осталась вмятина от тяжелого мужского тела. Маша легла туда, приняв такую же позу, в которой лежал Иоанн. Обивка еще хранила запах керосина, крови и спирта, которым промывали рану. Но скоро все это выветрится...
Девушка протянула руку и взяла эмалированную кружку с остатками травяного отвара. Коснулась ее губами в том же месте, что Иоанн. Жидкость за ночь успела настояться, приобретя терпко-горький вкус. Маша допила ее медленно, маленькими глотками, до самого дна.
На полу валялись забытые защитные очки. Примерила их. Видно было сквозь них плохо. Этот предмет — для людей с острым зрением, а не для тех, кто страдает старческой болезнью — дальнозоркостью. Не для мышей, а для соколов. Друзья ведь называли Иоанна Соколом? Вполне естественное прозвище, производное от фамилии. Да нет, не только от фамилии, от характера тоже. И еще — от образа жизни.
Сокол... соколик ясный. Устойчивое фольклорное словосочетание. Народная мудрость.
А серая мышь... ее удел жить в норе. «Рожденный ползать летать не может». Это уже не фольклор, это сказал великий пролетарский писатель. Но тоже подметил мудро.
В летных очках не больно-то поплачешь: слезы не стекают по щекам, а скапливаются под плотно прилегающей резиной, разъедая глаза.
И свет, проникающий в дом сквозь разноцветные стекла, кажется тусклым и серым. А комната — пустой и холодной. Куда девался привычный уют?
Некому поплакаться в жилетку, никто не погладит по голове, не успокоит.
«Папа, папа, почему все так складывается? — Вслух жалуется «маленькая Мария». — Разве я виновата, что уродилась такою? Уродилась... уродина. Кому я такая нужна?»