Выстрел, который снес крышу
Шрифт:
Павел вздрогнул, больше от страха перед сверхъестественным, чем от неожиданности. Призрак говорил с ним, причем до боли знакомым голосом.
– Кому, ей?
Он слышал и свой собственный голос, и от этого ему еще больше было не по себе.
– Эльвире Тимофеевне.
– Не строю я глазки… А если бы и строил, тебе какое дело? Ты мне изменила, между нами все кончено…
– Я тебе изменила, а ты в меня стрелял. По-моему, мы квиты… Между прочим, ты мог меня убить.
– Мог убить?! А разве ты…
– Ты видел меня мертвой? –
– Ну как же не видел? Я выстрелил тебе в сердце!..
Он хорошо помнил тот день, когда вернулся домой из командировки. Сначала он услышал женский стон из спальни, а затем снял со стены в гостиной ружье. Маша восседала на своем любовнике спиной к нему и лицом к двери, поэтому сразу заметила вошедшего в комнату мужа. А Павел долго разбираться не стал. Она тянула к нему руки, взывая о пощаде, а он выстрелил ей в грудь. Он видел, как пуля пробила ее плоть, как из раны хлынула кровь, как Маша замертво скатилась с кровати на пол. Следующим на очереди был ее любовник…
– Ты выстрелил мне в сердце, – кивнула она. – Но сердце остановилось раньше. От страха. От стыда… Поверь, мне было очень стыдно. Очень-очень… И хорошо, что мое сердце остановилось. Хорошо потому, что оно снова забилось. Но уже в морге… Ты видел меня мертвой, но не видел, как меня хоронили…
– Не видел. Я в это время сидел в камере. Но ведь похороны были…
– Кто тебе сказал? Следователь?
– Да, следователь…
– Нашел, кому верить… Тебя же в убийстве обвиняли, и ему нужно было тебя посадить.
– Да, но меня не только в убийстве обвиняли. Меня за убийство посадили. За двойное убийство. И я видел на суде твою маму. Она была в черном платке, и она плакала…
– Когда тебя судили? Через год после убийства? В черном платке, плакала, – передразнила его Маша. – За год она бы все слезы выплакала. Мама просто притворялась, чтобы тебе, Паша, больше дали… А твои родители ничего не могли тебе сказать. Потому что у тебя нет родителей и никогда не было…
– Когда-то были, но я их не помню.
До двенадцати лет Павла воспитывала тетка, а после того, как она преставилась, его отправили в детский дом. Это был первый круг ада из тех, что ему предстояло пройти. Ничего, выдюжил и очень многому научился…
– Это демагогия, Паша. Были, не были, какая разница? Главное, что ты никому не нужен. Мне был нужен, а сейчас ты один как перст…
– И зачем ты это мне говоришь?
– А затем, что тебя обманули. И некому было раскрыть этот обман. Тебя посадили за убийство, которого не было.
– А как же твой… ну, этот?
– Юра? Юру ты правда убил… Может, потому тебе и дали всего семь лет, за убийство одного человека.
– Семь лет мне дали из-за того, что я убил в состоянии сильного душевного волнения. У судьи тоже была жена, и она тоже могла ему изменить. Он поставил себя на мое место и…
– А у Леонида Константиновича тоже была жена?
– Ты знаешь про Леонида Константиновича? – удивился Торопов.
Полгода Павел находился на обследовании в психиатрическом диспансере, где наблюдал за ним врач Леонид Константинович, немолодой уже мужчина с пронзительным и мудрым взглядом. От него ничего невозможно было скрыть, и вряд ли существовал симулянт, способный обвести его вокруг пальца. Но по Торопову он составил заключение, которое спасло его от пожизненного срока.
– Я все про тебя знаю, Паша. Я слежу за тобой.
– Оттуда? – Торопов поднял глаза к потолку.
– Я не ангел, чтобы следить оттуда. Я живой человек…
– Я семь лет провел в тюрьме. Но уже целый год на свободе. Почему же ты появилась только сейчас?
– О какой свободе ты говоришь, Паша? Нет никакой свободы. Потому что ты никогда не сможешь стать свободным, пока я не прощу тебя. А я тебя не прощу, потому что ты стрелял в меня! Потому что ты хотел меня убить. И еще ты убил Юру. А я любила его!.. И тебя любила, и его…
Старая обида волной вдруг поднялась из глубины души и захлестнула сознание. Маша любила кого-то другого… Ну как он может относиться к ней после этого?!
– Пошла ты к черту!
– Зачем ты так? – хлюпнув носом, с обидой посмотрела на него Маша. – Я же и тебя любила…
Она поднялась со стула, на котором сидела, и, закрыв лицо руками, чтобы скрыть слезы, вышла из палаты. Только тогда Торопов пожалел о своем поступке и бросился за женой. Кровь пульсировала в висках, в ушах шумело, дверь в палату плыла в глазах, как отражение в кривом зеркале, пол качался под ногами, и все-таки Павел вышел в коридор. Но Маши там не было, зато нос к носу он столкнулся с Эльвирой Тимофеевной.
– Маша!
– Я не Маша, – обеспокоенно и вместе с тем строго посмотрела на Павла женщина и, мягко взяв за руку, завела обратно в палату.
– Нет, там была Маша! – кивком показывая за порог, возбужденно сказал Павел. – Моя жена!
– К вам приходила ваша жена?
– Да, покойная жена… То есть я думал, что она погибла…
– Покойная жена?! – с циничной иронией профессионального психиатра спросила женщина.
– Ну, я думал, что покойная. На самом деле она живая…
– Живая, живая, – увещевательно согласилась Эльвира Тимофеевна, легонько подталкивая Торопова к койке.
– Я должен ее догнать!
– Да, конечно… – она пальцем оттянула вниз нижнее правое веко пациента, осмотрела глазное яблоко. – Только не сейчас.
– Но я должен…
– И я должна. Должна предположить, что у вас наблюдается иллюзорно-бредовая дереализация. Негативные последствия приема лекарств. В этом, конечно, есть моя вина, но боюсь, что у вас еще и психика нарушена. Вы же не хотите пройти курс принудительного лечения?
– Ну, нет! – не на шутку встревожился Торопов.
– Тогда в постель и спать. А я посмотрю, насколько вы способны контролировать себя…