Выстрел с Невы: рассказы о Великом Октябре
Шрифт:
— В нас стреляют! — взволновался шофер.
Сложив руки рупором, я крикнул во мрак:
— Свои! Большевики!
— Стой! — твердо прозвучал впереди зычный голос.
Машина стала. Из мрака вынырнули три фигуры.
— Кто такие?
— Свои, — ответил я, протягивая пропуск. В свете спички сверкнули штыки, осветились небритые, загрубелые солдатские лица.
— Проезжай!
Время от времени, оглашая воздух криками: «Свои! Большевики!» — мы продвигались вперед…
И снова:
— Стой!
На этот раз спичка осветила бравую фигуру матроса, его широкое, мужественное лицо. На бушлате блестят медные пуговицы. Змеей извивается вокруг пояса и скрестилась на груди пулеметная лента. В левой руке — короткий карабин. Рядом стоял, опираясь на винтовку, высокий пожилой рабочий с сосредоточенным устало–серьезным лицом.
— Куда? — прогудел матрос. Я протянул ему пропуск. Пробежав глазами, бросил на меня строгоиспытующий взгляд, вернул пропуск:
— Катись!..
Но вот и Арбатская площадь. Неожиданно, откуда-то, вероятно с крыши, забарабанили пули. Машина стала.
Шофер растерялся.
— Давай ход! Давай! — толкнул я его. Рванув машину, он оглушительно и, очевидно, сдуру заорал:
— Свои! Большевики!
Машина, перемахнув площадь, влетела в улицу, наскочила на труп и, испуганно завизжав тормозами, сразу остановилась.
— Стой! Стой! — кричали впереди какие-то новые, чужие голоса.
— Кадеты, — шепнул шофер…
Три штыка почти коснулись наших тел.
— Что?! Не туда попал?! — злорадствовал молодой голос.
— Сходи! — скомандовал другой.
— Ну! — последовала матерщина.
— Чего лаешься? — огрызнулся я. — Дело есть!
— Какое дело?
— В штаб!
Привыкшие ко мраку глаза различили фигуры юнкеров. На шум голосов из машины выскочили парламентеры. Отрекомендовавшись, они предложили пропустить нас.
В сопровождении офицеров–пар- ламентеров я вошел в вестибюль Александровского военного училища. Ослепил свет. Здесь толкались, казалось без цели, офицеры, юнкера, попадались казаки. Мое солдатское обмундирование, давно не бритое лицо сразу обратили на себя внимание.
— Большевик! Большевик! — раздались голоса.
— Матерый! Попался!
Пожилой парламентер взял у меня пакет и помчался по лестнице наверх. Молодой усадил меня на стул и поставил рядом со мной юнкера с винтовкой. Через минуту и он исчез. Теперь выражение лиц присутствующих резко изменилось.
Пакет, мой независимый вид и отношение ко мне офицера–парла- ментера — все это говорило, что я не пленник. Мое присутствие здесь казалось необычайным и вызывало любопытство.
Среди этой публики особенно выделялся молодой, но бородатый (для солидности) приземистый офицер.
— Что, товарищ, —произнес он иронически, — плохи ваши дела?
У него изо рта несло спиртом.
— Почему плохи? — спокойно спросил я.
— За милостью приехал?
— Почему за милостью?
— Бьют вашего брата?
— Кто сказал?
— Я говорю! Я! — крикнул он, раздраженный моим спокойствием.
— Керенский и генерал Краснов разгромили красных под Петроградом. Вдребезги разгромили! Известно ли это «товарищу»? — кричал он, насмешливо произнося слово «товарищ» и хитро подмигивая своим.
— А у меня сведения иные, — произнес я с деланным равнодушием.
— А именно: какие? Какие?..
— Интересно послушать, —послышались нетерпеливые голоса.
— Насколько мне известно, — сказал я, — Керенский показал пятки, а генерал Краснов взят в плен!..
Взорвись бомба, она не произнесла бы такого эффекта. Тут я понял: рядовая масса белых до последнего момента (как это потом и подтвердилось) была ложно информирована.
— Врет он, большевик! — завизжал тенорком бородач.
— Врешь! Врешь!
— Панику пришел наводить! Панику!
Наполовину обнажив клинок сабли, он шагнул ко мне, зверски закусив губу. Юнкер загородил ему дорогу штыком. Сдержав себя, я все так же спокойно осадил его:
— Не шуми, борода! Не шуми! Пожалеешь!
Последнее слово я произнес загадочно. Бородач вытаращил глаза. Я решил нанести второй удар:
— Если кто из вас, господа, сомневается в моих словах, пусть потерпит немного. Скоро узнаете… Скоро!
Это был нокаут! Не скрывая своего смущения, все отступили.
…Тревога! Где-то близко на улице стрельба. Сверху с лестницы бегом, щелкая затворами винтовок, спускались юнкера и офицеры. Стремглав бежали на улицу. По лестнице почти скатился старый сухощавый полковник.
— Кто смел снять посты? — истерически кричал он на дежурного офицера, сидящего в стороне за отдельным столиком.
— Кто смел? Кто? Кто?
Дежурный, вытянувшись и отдавая честь, что-то бормотал.
«Наши нажимают», —подумал я.
Постепенно звуки выстрелов стали ослабевать. Тяжело дыша, возвращались юнкера и офицеры. Вестибюль вновь наполнился людьми. А через некоторое время сверху и снизу донеслись голоса:
— На собрание!
— На собрание!
Вестибюль мигом опустел. Остались только часовые и дежурные. Шум и говор в комнате справа затихли. Потом монотонно зазвучал чей-то голос. Как ни напрягал я свой слух, я мог только уловить обрывки фраз:
— Сдать оружие… Демаркационная линия… Советы…
Но вот чтение закончено. Последовала короткая пауза… Потом зашумели, закричали. Кто-то пытался возражать, но яростный голос резко оборвал:
— Смирно! Молчать! Это вам не большевистское собрание! Разойдись!