Выстрел в прошлое
Шрифт:
— А кто это — «ваши собаки»? — ледяным тоном спросил Марат, отмечая краем глаза, что неподалеку в винограднике находятся люди — и кажется, с автоматами.
— Хохлы, летчики! Тьфу! — сплюнул он под ноги, выражая свою ненависть и презрение к пришельцам. — Я своей рука стрелял УНСО, не брал плен!
Марат, ни слова не говоря, обнажил левую руку по плечо и показал армянину татуировку — «черный круг с белым крестом»:
— Я вижу, ты воевал. Знаешь, чей это знак?
Мужчина заметно смутился и поставил приклад на землю.
—
— Газеты пишут ерунду, отец. Я две войны прошел в Чечне. УНСО резал сам, своими руками.
Хачик повернулся в сторону виноградника и прокричал что-то гортанно на своем языке. Оттуда показался на секунду парень с автоматом и помахал им, улыбаясь, затем скрылся и больше не появлялся.
— Заходыте, гости, — армянин показал рукой на проход, — выпейте вина, кушайте лаваш.
Боб широко улыбнулся и, сказав: «Спасибо, отец. Мир в дом», — вошел в помещение, Марат последовал за ним.
В подсобке за минуту был накрыт стол из кувшина вина, лепешки и домашнего сыра. Налив стаканы, старый воин сказал:
— За русских солдат.
— За хозяина дома, — ответил Марат, и они выпили.
Когда гости похвалили вино и сыр, Хачик сказал примирительно:
— Не сэрдись, что я поверил газета. Все они брехуны, не говорят правды.
— А в чем правда, уважаемый? — спросил Боб, как будто крестьянин-армянин должен был открыть ему истину.
Но тот не был склонен принимать шутливый тон, как и положено вождю племени:
— Правда — это вино, и хлеб. На войне нет правды.
— Давай выпьем еще твоей правды, — предложил Богуслав. — У нас в Болгарии вино не такое сладкое, но оно тоже правда. Я вырос на винограднике.
— Молодец, — одобрил его Хачик Ованесян. — В моем селе четыре парня погибли на войне. Я ранен сюда и сюда. Мы не хотим больше стрелять, но у нас есть оружие, чтобы гнать собак от дома.
Они выпили за успех его оружия и процветание дома. Хозяин посмотрел прямо в глаза Суворову из-под морщинистых век и сказал со значением, подчеркивая каждое слово:
— Если у тебя, Марат, спросят в Москве, хочет армянин взрывать трубу или аэродром с американцами, — скажи этим людям: «Нет». Мы слушаем своего президента, и он нам говорит: «Не надо больше войны в Карабахе». Мы умеем воевать, нас боятся. Мое село больше никто не трогает. Степанакерт тоже наш. Президент будет вести переговоры с Европой, и нас все равно признают. Год раньше, год позже — не важно. Мы верим Роберту Кочаряну, я воевал вместе с ним, когда он был в Степанакерте! К нам приходят осетины, мы принимаем их как гостей, но говорим: «Нет». Чечены — «Нет». И тебе скажу то же самое слово.
— Если откроют базу, вам полегче станет, натовские солдаты будут вино покупать, — сказал Боб. — Только девушек надо от них беречь. Мы, отец, не враги англичанам, будем вместе добывать нефть. Ты же видишь, что
— Я видел, — сказал Хачик. — Мы не в горах живем. Это хорошо, что вы хотите работать, а не воевать. Американцы, может быть, больше порядка наведут, но Армения всегда стояла за Россию. И Кочарян всегда ваш друг. Мы ведь одной веры, — сказал он.
— Скажи, отец, — обратился к нему Марат, — а где ты видел солдат с такими знаками, как у меня? Это редкая татуировка — спецназ ГРУ.
— Четыре ваших солдата погибли в ущелье, там, — махнул он рукой, — дальше к югу, под Карабахом. Не знаю, кто их убил, все лежали вокруг костра. На них неожиданно напали. Даже оружия не забрали почему-то. Документов не было, поэтому искали отметки на теле, чтобы кто-нибудь узнал, если станут искать, спрашивать… У всех такой знак, как у тебя.
— Когда это было?
— Давно. Тогда Гейдар стал в Баку, война была. Я с сынами ходил на войну, потом вернулся с оружием, защищал село. Сынов живыми привел, — гордо сказал отец, и они выпили за здоровье его семьи.
Они собирались уходить, когда старый солдат неожиданно сказал Марату:
— Вот что, солдат, если будешь искать непримиримых людей, не спрашивай наших армян. Сейчас почти никто не пойдет против воли Еревана. Мародеры и бандиты в горах — не в счет. Ищи в Грузии. — Он неторопливо излагал свою мысль, решив ее высказать. — Я говорил: были у меня осетины, был русский. Если найдешь Зураба Гасиева или русского, которого называли «майор» и «Кожан», скажи, что был гостем в доме Хачика Ованесяна. Я не знаю тебя, но это их дело проверить человека. Все равно они не поверят никаким словам. Не погибни, сынок…
Когда подвыпившие Марат и Боб вернулись, колесо уже давно стояло на месте, все ожидали их, но были какими-то притихшими.
— Как армянин? — спросила Мари.
— Милый человек, патриарх села. Поначалу нагнал на нас страху, но когда узнал, что воевали на одной, в общем-то, стороне, угостил вином и хлебом, — отчитался Боб. — Считает, что именно в них заключена правда жизни. Очень мудро.
— Поехали, — сказала Мари.
— А что вы такие понурые? — спросил Марат.
— Да так… Немного беспокоились за вас. Эл видел, как старик взял ружье. И в винограднике была засада.
— Они не любят УНСО, — объяснил Марат. — Летчики-хохлы бомбили их в Степанакерте.
— А-а-а… — протянула Мари и замолчала.
Айчурек не выдержал тишины, заговорил:
— А колесо-то не гвоздь поймало! Пуля малокалиберная в колесе у нас…
Боб качнул головой:
— Главное, что не в голове. Значит, не случайно мы остановились — этот армянский патриарх хотел навсегда нас прогнать со своих мест. А если надо, был готов и перестрелять, как собак.