Выстрелы с той стороны
Шрифт:
Габриэлян вдруг понял, что ему здесь нравится. И нравится не сама компания — за несколькими исключениями он бы ее просто терпел — а то, как этой компанией незаметно рулят шесть изящных женщин. Вот в это можно было нырнуть, как в поток данных в системе, даже не отслеживая, позволяя связям образовываться самостоятельно.
И он дрейфовал по залу, глядя, слушая и запоминая — пока не появилась гитара и не начался маленький, очень камерный концерт Алины. Большая часть присутствующих сконцентрировалась в середине зала, три гейши, до того «окучивавшие» тех, кто не примыкал к Алининой компании, оказались свободны — и Майя в их числе. Габриэлян подошел к ней.
— А вы сегодня будете петь?
— Вряд ли, — она покачала головой. — Это её вечер.
— Профессиональная этика не велит портить бенефис?
— Что-то вроде того.
Они сели на пуфы с самого краешка — вроде бы и принадлежат к компании слушающих — и вроде бы нет.
— Жаль, — сказал Габриэлян.
У Алины голос был глубокий, низкий, очень женственный и уже не очень чистый — возраст. Недостатки она умело маскировала подбором репертуара: русские романсы и баллады, либо поздние стилизации под русские романсы и баллады. Она была не из холма, а скорее из озера.
— Мне очень понравился corpus delicti, — продолжал Габриэлян. — Я его даже сохранил в личной коллекции.
— Поделитесь копией?
— Конечно, Майя Львовна.
— В первый момент нашего знакомства, — Майя немного нервно улыбнулась, — у меня сложилось впечатление, что вам понравился и мой корпус.
«Мне нравится, что вы больны не мной… Мне нравится, что я больна не вами…», — пропела Алина.
— Да. Корпус был очень убедителен. Я на вас, если честно, довольно часто смотрел. Вы так самозабвенно спали…
— А вы завидовали, — улыбнулась Майя, теперь уже безо всякой нервозности.
— Очень.
— Послушайте, эта цидулка, которую я тогда подмахнула, — а вот тут легкомыслие было уже напускным. — Я, в общем, не против, но я совершенно не представляю себе, как это делается.
Клюнуло. Да как же это так, бумажку подсунули, а потом забыли, будто и не нужно никому… Интересно, Майя Львовна понимает, что ее, хм, соблазняют?
— Ох… вот это как раз была формальность. То есть, — поправился Габриэлян, — к вам могут обратиться за помощью, если вы окажетесь в зоне какого-то расследования, но не более. Просто вы, в отличие от большинства граждан, теперь связаны подпиской о неразглашении.
— А, — Майя пригубила свой бокал. — А я уже успела вообразить себе нечто весьма романтическое.
— Мне жаль, что я вас разочаровал.
Майя склонила голову набок и посмотрела в сторону.
— Если мы проговорим еще немного, мной заинтересуется Анастасов.
— Почему?
— Он перехватчик. Его волнуют только женщины, у которых уже кто-то есть. Бедная жена.
— А Бондарев? — Габриэляну стало интересно.
— Штурмовик. Если заход на цель не удался — просто летит дальше. Если удался — тоже летит.
— Это справочник. Или альбом. Фотографии, история создания, ТТХ… Будет пользоваться спросом.
— Не будет, — Майя решительно покачала головой. — Рынок переполнен. Вы не следите и не знаете.
— Неужели и такая классификация есть?
— Не знаю. Одной больше, одной меньше, ничего не изменится: мужчине все женщины представляются сумасшедшими, а женщине все мужчины — чудовищами.
С гейшами, подумал Габриэлян, трудно понять, где заканчивается профессиональный флирт и начинается личный. Легко попасть впросак — а зачем нам в этот просак? Не советовал ли Де Валера говорить правду, чтобы сбивать противника с толку?
— Не обобщай и не обобщен будешь?
— Вроде того. Хотя куда уж нас обобщать-то, мы и так достояние общества.
А это, пожалуй, будет хорошо, подумал Габриэлян. Хорошо для меня и для нее. Для меня — потому что никому в голову не придет искать тут что-то серьезное, а с ней приятно иметь дело. Даже вот так, через столик. Для нее — потому что многим «всё сразу станет ясно». И если она это понимает, то можно обойтись без ритуальных плясок. А она, кажется, понимает.
— Это называется «обобществить». В свое время такие идеи тоже выдвигались. Впрочем, и брак когда-то называли формой частной собственности.
— И тогда же говорили, что искусство принадлежит народу. А гейша, в соответствии с дословным определением — «человек искусства», — Майя чуть склонила голову набок.
— И даже в те времена искусство, в основном, существовало благодаря частному покровительству.
— Его превосходительство любил домашних птиц, — Майя сощурилась по-лисьи. Габриэлян засмеялся.
— У вас даже уши прижались.
— Все гейши происходят от лис-оборотней, — выражение лица снова изменилось, Майя тряхнула волосами. — А мне не помешал бы покровитель. Сейчас я популярна. Эта история в ирландском клубе наделала много шума, полно желающих посмотреть на шрам девочки, оставшейся в живых… — Майя потеребила подвеску высокого ожерелья, скрывающего этот самый шрам. — Но со временем она забудется. Алина уходит, мне не с кем работать, хотелось бы найти место — дом или клуб высокого разряда, где меня приглашали бы на постоянной основе. Но вы так много сделали для меня, что я не решаюсь просить.
Так, а вот теперь понятно, почему она не обратилась к учительнице. Она боялась за Алину, и сейчас боится. Боится, что кто-то может сорвать на ней злость. Кстати, покойный Старков вполне мог бы. Он, как выяснилось, вообще был существенно менее уравновешен, чем казалось даже его патронам. Непонятно другое — почему Алина не помогла сама. Или помогла?
— Это я должен просить, — вот тут уж правила этикета просты и однозначны.
— Вадим Арович, — Майя чуть склонилась вперед — ровно настолько, чтобы не вторгнуться в его личное пространство. Габриэлян испытывал мощное эстетическое удовольствие от того, как сознательно и непринужденно она использует язык тела. — Вадим Арович, кроме меня, в зале еще три человека, которых вам даже просить не надо. Я, в некотором роде, их представитель. Мы можем очень мало — но в рамках того, что мы можем, вы имеете право нами располагать.
И если это приглашение было случайностью, я съем королёвский жилет. Тот, что с зеркалами. В сметане. Замечательно. Даже старший-первогодок поймал бы сейчас волну чистого, ничем не замутненного счастья, идущую от Габриэляна. Майя, кажется, тоже что-то уловила, потому что выражение лица на долю секунды потеряло свою естественность.
— Я неудобный покровитель. — Габриэлян хотел откинуться на спинку дивана, но вспомнил, что сидит на пуфе. — И занозы из лап вынимаю сам. Но все равно спасибо. Одним из четырех предложений я и в самом деле хотел бы воспользоваться. В самое ближайшее время.