Вывернутая перчатка
Шрифт:
Нам подали кофе, сваренный на водке, и за столом началась беседа.
– Вы замечали, что время имеет свою левую и правую стороны, – говорил человек из «Под тенью лип», – иногда за несколько дней не вытечет столько времени, сколько может вытечь за один день: диаметр трубы, через которую время течет, время от времени ненормально увеличивается, оттого мы и теряем время, а вовсе не потому, что оно капает день и ночь. Библейский потоп в действительности был извержением огромного количества времени, а не воды, и верх Арарата виднелся из времени, а не из моря, и Ноев ковчег спас уцелевших после непрерывного дождя часов, а не после наводнения. В какой-то один-единственный солнечный полдень, на который мы смотрим из затененной комнаты и который похож на другие такие же полдни, в какой-то один-единственный час этот прохудившийся мир вдруг начинает сквозь все свои дыры пропускать время, поэтому неудивительно, что его остается так мало. Речь идет о времени, которое передается по наследству, о неиндивидуальном времени. Иногда бывает наоборот: в июле, в период подъема уровня воды, люди начинают
Слушая вполуха этот разговор, я вспомнил, что про Ракитича говорили, будто он дома не держит календаря, а просто каждый день вырывает по одной странице из своей Библии, и повернулся к его книжной полке. Когда хозяин дома подошел ко мне, я спросил его, кто тот человек, который рассказывает о времени. Человек из ресторана «Под тенью лип».
– Это Миша Павич, – услышал я ответ и наконец-то соединил имя и облик. Имя не подходило владельцу так же, как ему не подходила одежда, которую он носил, и я подумал:
«Если человек такой, каким ему и полагается быть, портной легко снимет с него мерку, а пекарь ему точно отвесит хлеба на своих весах, но если кто не такой, как все, ничего ему ровно не отмеришь…»
В это время стали сдавать карты.
Сразу было видно, что продолжается игра, начатая еще до кофе. Ставки в игре были необычными. Игроки не клали перед собой денег. Играли на стихи, так же как в свое время, году, должно быть, в 1952-м, делали мы, студенты, с тем что выигравший получал право опубликовать «заработанное» стихотворение под своим именем и забрать себе гонорар. Мне было нечего ставить, потому что я не из тех, кто сочиняет стихи, и поначалу я только наблюдал за игрой. Каждый выкладывал на стол свою ставку, и ей давалась публичная оценка. Надо было, чтобы текст нигде ранее не публиковался и чтобы каждый из участников игры мог его прочитать, и, если все сходились во мнении, что его можно обратить в деньги, ставка принималась, словно это была ценная бумага. Когда мы играли в такой покер в студенческие годы, у нас бытовало поверье, что тот, кому достается чужое сочинение, получает и частичку судьбы автора этого сочинения. Таким образом, этот вид покера был опасен и для того, кто выигрывал.
Человек, о котором я предположил, что это Петя Иисус, оказался в том же положении, что и я, – у него не было стихов. Но он открыл свою сумку с чертежными принадлежностями, в мгновение ока с помощью специальной линейки и счетной машинки сделал чертеж какого-то сооруже-ния и предложил его нам в качестве «ценной бумаги».
– Ставлю поющий фонтан, – сказал он, бросая на стол свой чертеж. На нем изображалось странное сооружение из камня, напоминающее фонтан, сделанный так, что вода, падая капля за каплей в каменные чаши различной величины, исполняла заранее заданную мелодию. Через определенное время все чаши переполнялись, и песня воды начиналась снова.
Слободан Ракитич вынул из выдвижного ящика написанное от руки стихотворение, а Стеван Раичкович положил на стол лист бумаги с такими словами:
Яблоко вниз летит. Зря ищешь его в траве. Оно в твоей голове: С другими вещами лежит…Миша Павич бросил на стол один из своих рассказов, а Бора Радович сказал, что в случае проигрыша может открыть рыбацкую тайну, потому что никакого стихотворения у него с собой нет. Вокруг этого начался спор, но Раичкович заявил:
– Не следует недооценивать тайну, лучше недооценивать ухо, которое ее принимает. Ухо, по определению, глупо и пусто. Например, посвященные знают, что краски на фресках соответствуют музыкальным интервалам. И даже те, кто не знают нотной грамоты, могут, глядя на фрески, петь. Читают по краскам, как по нотам, и поют. А одна рыбацкая тайна двух стихотворений стоит…
Таким образом, ставка Радовича была принята. Алексий Чурла выложил новую главу из своей книги, и игра началась. Стол окружал полумрак, все казались лет на десять старше, чем были на самом деле, ведь будущее приходит из ночи, а не из дня, а предсказывают сны, а не явь. Ракитич сдавал карты с таким видом, будто ему больно смотреть на то, что он делает. Боре Радовичу, сидевшему слева, выпали бубновая и червовая девятки, и он проиграл, потому что Стеван Раичкович получил бубнового туза с десяткой треф. Стеван сложил карты и потребовал от Боры Радовича рыбацкую тайну.
– На рыбалке, – заговорил Радович, – наживка не имеет никакого значения. Надо укусить себя за палец и намазать наживку собственной кровью. Или еще проще –
Стеван пробурчал: «Принимается» – и снова сдал карты. Вскоре он проиграл свое стихотворение, и бумага со стихами перешла к Ракитичу. Ракитич собирался было вернуть стихотворение Стевану, но тот, усмехнувшись, сказал:
– В чем дело? Недостаточно хорошо, чтобы ты поставил под ним свою подпись? Можешь его опубликовать под псевдонимом Стеван Раичкович!
Тогда Ракитич молча взял стихотворение и положил его поверх собственного, удвоив таким образом ставку, что было делом неслыханным. Теперь и я подошел к карточному столу и бросил на него текст, который только что написал, сидя за кухонным столом. Присутствующие его прочитали. Текст был следующий:
ЯЙЦА НА САЛЕ
На Балканской улице можно встретить двух прохожих, которые всегда в одно и то же время, незадолго до полуночи, когда глаза застилает мрак, спускаются вниз под горку до первого угла. Один из них заметно старше другого, движения у него быстрые, будто он присматривает за роем пчел. Седина в его волосах имеет очертание сердца и полумесяца. Он никогда не появляется первым. Когда он подходит, его уже ждет другой – молодой человек, необыкновенно бледный в ночной темноте. Одна рука его лежит на жилетном кармане, словно он хочет проверить, тикают ли там часы, ведь действительно на ощупь можно определить, идут ли часы в кармане жилетки. Этот второй, молодой человек, на вид несколько полный и вялый, идет так, будто взвалил на себя Дунай. Старший чуть поддерживает его и уважительно пропускает вперед, когда они проходят через толпу. На углу улицы они останавливаются перед одним подъездом. Так как улица резко спускается вниз, ступени перед входом с одной стороны совсем низкие, а с другой значительно возвышаются над идущим под горку тротуаром. То же самое и с цоколем на фасаде здания, который рядом с входом по высоте едва достигает колена, а за углом, из-за того, что дом расположен на склоне, поднимается до второго этажа. Эти два человека в здание не заходят, они влезают на выступ и друг за другом идут по нему вдоль дома. За углом выступ упирается в балкон. Старший поднимает засов, открывает незаметную дверку в кованой ограде, они забираются на балкон и оттуда попадают в находящуюся за ним комнату. Комната представляет собой просторное помещение, не имеющее дверей. В центре этой полупустой комнаты стоит холодильник. Холодильник тоже пуст, если не принимать во внимание огромное количество яиц, лежащих в ячейках на внутренней стороне его дверцы. Всюду валяется скорлупа других яиц, разбитых раньше. Нигде никаких признаков сала или другого жира. Однако старший, который, очевидно, является хозяином этого помещения, намеревается что-то подать гостю. Он предлагает ему стул и, пока тот сидит на нем, свесив руки до самого пола, начинает готовить ужин: раскладывает на столе приборы и хлеб, вынимает из кармана и нарезает помидор, ставит сковородку на плиту и включает под ней электричество. Берет из холодильника два яйца и обращается к гостю. Вопрос его звучит так:
– Вы готовы? – или что-то в этом роде. Глаза гостя в этот момент напоминают птичьи яйца всмятку, а бледность его лица растекается все дальше за уши. Старший приближается к нему, расстегивает на нем пиджак и жилетку, и на том месте, где его гость все время держал руку, вместо часов обнаруживается прореха на рубашке, а под ней, на животе, небольшой надрез, который пульсирует, как тикающие часы. Надрез неглубокий, розоватый, похожий на не зарастающую рану, которую молодой человек носит на себе, как мост через реку Саву. Хозяин быстро ловким движением засовывает острие ножа в отверстие раны, а молодой человек не только не оказывает сопротивления, но, даже наоборот, старается и сам способствовать тому, чтобы операция прошла как можно скорее и с наименьшими нежелательными последствиями. Старший со всеми возможными предосторожностями аккуратно извлекает из живота своего посетителя небольшой кусочек сала, и, пока тот обрабатывает рану, сало уже шипит на сковороде, наполняя все помещение и запахом, и звуком. Хозяин проворно разбивает два яйца и жарит их на сале. Он следит за тем, чтобы блюдо не пригорело, вовремя снимает сковородку с огня, добавляет немного соли и ставит яичницу на сале перед гостем. Изможденность и бледность молодого человека в этот момент достигают своего предела; собрав последние силы, он опирается о стол, стараясь не упасть, а старший стоит в центре комнаты и не спуская глаз смотрит на младшего. Видя, что гость не решается приступить к еде, он предлагает добавить немного сала, если яйца недостаточно вкусны… Тогда младший хватает вилку, жадно откусывает кусок хлеба и начинает есть яичницу на сале. Его глаза смотрят куда-то сквозь деревянную столешницу, его волосы напоминают терновник. Его ресницы седеют одна за другой, а глаза становятся бесцветными.
– Молодой господин желает чего-нибудь еще? – спрашивает хозяин ужина, наливая пиво в стакан своего молчаливого гостя. И тут что-то просыпается в молодом человеке. Будто какой-то зверек пробегает по его спине, и пиджак от этого вздымается слева направо. Спина начинает болеть от того, что на одно мгновение перестает болеть. Молодой человек действительно начинает чего-то хотеть. Прямо перед ним лежит неосторожно оставленный нож. На мгновение у него возникает желание увидеть перед собой такую же пустую комнату, но только чтобы в ней было сало, много сала и не было бы яиц. Ни единого яйца. Он хочет взять этот нож и угостить старого господина, который годится ему в отцы, таким же образом, как и тот его, – яйцами на сале.