Выйди из-за тучки
Шрифт:
На самой современно оборудованной ферме, сыроваренном заводике и предприятии по заготовке собственных кормов люди получали очень хорошие для этих мест зарплаты. В поселке были два детсада и школа, которой я заинтересовалась.
Но самое большое впечатление на меня произвели кружания, которые тогда обещала мне тетя. Они сотворили со мной что-то такое…, я поверила в мистику, хотя меня и опустили тогда «на землю».
Собственно, что это такое было — кружания? В субботу под вечер половина поселка собиралась на гуляние. Тут и танцевали, и пели, но это слабо сказано, потому что эти понятия не передают
Мы подошли туда, когда уже упали сумерки. В июле ночи на севере Вологодчины светлые, но было уже довольно поздно — около десяти вечера. Тетя одолжила у кого-то детскую коляску-сидушку и захватила с собой плед.
— Парень уснет, как только все начнется. И пускай себе спит, потом перенесешь и уложишь. Дома ведь одного не оставишь.
— Вы не знаете нашего парня, — хмыкнула я, — он сегодня не собирается спать.
Сын стоял возле нас и с интересом оглядывался — на поляне у реки было много детей, но они не бегали и не шумели, как и Вовка. С тетей и со мной здоровались:
— Здравствуйте, Раиса Степановна! С гостями вас. А кто это к вам приехал?
Она представляла нас с Вовкой, он разговорился с кем-то из мальчиков своего возраста. И я тоже с кем-то говорила о Питере, о Кронштадте, который хорошо знала — когда Андрей еще служил, мы снимали там квартиру. И вдруг услышала музыку — началось.
Стих гомон, смолкли тихие разговоры и народ обернулся к двум мужчинам, что сидели на удобных раскладных стульях. У одного в руке был маленький бубен с подобием колокольчика на нем, а другой прижимал к губам дудочку, извлекая из нее чарующие звуки. Мелодия так вписывалась в окружающее пространство, так соответствовала всей обстановке… Свирель… а это была свирель, выводила мотив тонко и нежно, пронзительно и трогательно, а бубен звучал тихо и глухо. Колокольчик на нем звякал очень редко, будто отмеряя новый виток мелодии. Она была негромкой, спокойной и в то же время, благодаря бубну очень ритмичной. А еще совершенно определенно — завораживающей, словно звучащей из другого — языческого, старинного времени. Я замерла, вслушиваясь и проникаясь. Мельком заметила, как тетя усадила Вовку в коляску и укрыла пледом. А потом я услышала голос…
Приятный мужской голос, но не представляющий собой ничего особенного. Кроме интонации, слов и какого-то душевного надрыва, с которым звучала песня. И песня ли это была? Скорее — частушки, судя по ритму и обрывистому, немного примитивному тексту, но не по его существу и смыслу. Я слушала:
— Ка-ать, Ка-ать, Ка-ать, Кать!
Научи меня летать.
Хоть с любовью, хоть и с болью,
Только б рядышком с тобою.
— Ка-ать, Ка-ать, Ка-ать, Кать!
Разреши тебя позвать,
Если плохо без тебя.
Разве можно — не любя…?
Я не помню весь текст — он был длинным, в память врезались только первые куплеты. А потом на середину лужайки вышли женщины в длинных юбках и цветастых платках на плечах. Меня тетя обрядила в такую же длинную юбку — от комаров.
— Съедят, если не прикроемся. Не купаться же полностью в «помоззи».
Помоззя оказалась отваром травы, спасающей от комаров. Ею мы умыли лицо, шею и руки. Запах был приятным, чуть горьковатым и сильным. Калированые северные комары боялись его и яростно роились над головой, не присаживаясь на тело и не кусая.
Женщина стали в круг вполоборота друг к другу, сомкнули руки в центре и потихоньку пошли, притопывая, приостанавливаясь, пожимая плечами и покачивая головой. Руки в танце почти не участвовали. Вокруг них выстроился еще один круг. Люди — мужчины и женщины, встали друг за другом и пошли… затылок в затылок, тоже притопывая, пошатываясь, двигаясь под музыку так согласно… А вокруг упала тишина. Только жалобные звуки свирели, глухой рокот бубна, и надрывный, плачущий, живущий своей жизнью мужской голос.
Моя кожа покрылось мурашками… Я чувствовала себя в каком-то другом измерении, другом времени и вообще — себя почти не ощущала. Все было нереально… Ну не могли просто собравшиеся на танцы современные люди двигаться так согласовано и синхронно, не могло так совпасть настроение толпы и певца с музыкантом. И эта музыка… Это все просто не могло происходить в современной реальности. А еще же — запахи примятой травы, воды и помоззи, не прекращающийся комариный звон, потихоньку проступающие на бледном небе особо яркие звезды, свежая прохлада северного летнего вечера, почти ночи уже… Я взглянула на Вовку — он уже спал. Спали другие дети в колясках и на руках у взрослых — те, которые поменьше. Меня переполняли эмоции, из груди вырвалось затасканное и пошлое в этой ситуации:
— Бли-ин… — тихо выдохнула я.
Из-за спины раздалось:
— Это только первый раз так цепляет. Потом впечатление не такое сильное… привыкаешь.
— Это что вообще такое? — спрашивала я шепотом, радуясь возможности поддержать разговор и вернуться в реальный мир. Мне ответил один из мужчин, стоявших за спиной у нас с тетей — тот самый парень из поезда:
— Они танцуют так годы… десятилетия. Отсюда такая слаженность. А песня… у Васи что-то случилось — страдает.
— А что? Что могло случиться? — всерьез забеспокоилась я, предполагая самое страшное.
— Телка на ферме издохла или транспортер накрылся, — вполне серьезно ответил парень, — он работает механиком у Антоновны.
— Иди ты! — облегченно отмахнулась я со смешком.
— Нет, рано еще, — улыбался он, — хочешь — тоже станцуем?
ГЛАВА 21
— Василий… он самородок. Как раньше трубадуры были, менестрели. Наши русские скоморохи воспринимаются скорее как клоуны или шуты. А Вася не шут, настроение от его творчества другое. Он скорее — бард. Все народные песни, которые живут веками, тоже ведь кто-то выдумал. Не думаю, что сидели и записывали, рифму мучили… Из души вырвалось, они и отпустили, — объясняла мне местный феномен тетя, когда мы возвращались домой.
— А он женат? — старалась я правильно понять для себя причину его сегодняшнего страдания.
— Женат, конечно. Катя всегда вместе с ним приходит, стоит, слушает. Он иногда как пьяный после своих песен и она уводит его. Идут рядышком… хорошая пара, хорошая семья. Дети взрослые уже.
— Как пьяный? Такого раньше назвали бы юродивым…
— Не слушай Антоновича! Все у Василия нормально — и с головой и с мотивациями. И само понятие юродивости со временем извратили. Юродивый раньше считался посредником между Богом и людьми, глашатаем Его отношения и воли.