Выздоровление
Шрифт:
Но нужны ли ему защита, оправдания? Если уж потерял всякое достоинство — никакое притворство не спасет от насмешек. Отец мог не бояться их, а тут они будут в самый раз. Что уж заслужил, видно…
И встать тянуло, и боялся Николай потревожить жену, не хотел.
Глава 16
СУНДУК ТЕТКИ МАТРЕНЫ
Сном Николай забылся на каких-то два часа, и снова ударил над ухом будильник. Он дернулся заглушить его и разбудил Катерину.
— Пора? — спросила она.
— Да ты-то поспи, не торопись, — прошептал
— Угу, — согласилась Катерина и обняла его.
Николай замер.
— Ты чего? — словно опомнившись, спросила жена. — Иди, иди.
Голова у Николая была ясной, и только щипало, как от едкого дыма, глаза. «Ничего, — подумал, — разгуляюсь». Выпив немного молока, он оделся и поспешил на ферму.
До света оставалось еще часа три, но погода уже переменилась. Смачно, по-зимнему скрипел снежок под ногами, спокойный, осушенный морозцем, воздух сам собой вливался в легкие, и пахло настоящей зимой.
И ясными, отчетливыми в темной глубине были звезды. Вверх Николай взглянул как бы невзначай и вдруг остановился с запрокинутой головой. Кажется, с самого своего ребячества не заглядывал он так высоко, не смотрел в ночное небо так долго, до оранжевых кругов в глазах.
И вспомнилось, как однажды ни с того ни с сего вытащил отец его, сонного первоклассника, в темный двор и, держа на руках, велел задрать голову. «Вверх гляди, выше! — поторопил громким шепотом. — Видишь, звездочка летит, вроде как кувыркается? Видишь? Это спутник наш!» С перепугу Николай увидел одну за другой две звездочки, которые и летели, и кувыркались, но были они в другой стороне неба. «Ну, видишь, видишь? — горячился отец. — Да проснись ты! Э-эх… Улетел уже». Мать ждала их, сидя под зажженной керосиновой лампой, и ничего не спросила. «Какой-то, мать, сынок у нас не такой», — колюче усмехнулся отец, отпуская его…
Скрип близких шагов вспугнул Николая; не оборачиваясь, он зашагал к ферме.
— Э! Николай, что ли? — услышал он за спиной. — Погоди.
Его нагнал Тимка Урюпин.
— Здорово, — он первым протянул руку. — Никак не догонишь тебя…
— Да уже пять, наверное?
— Да, пять, — Урюпин шел теперь рядом, засунув руки в карманы полушубка. — Нынче к новой родне ехать, так хоть отметиться с утра пораньше на свинарнике…
«Разговорчивый стал», — заметил Николай. Да вообще-то и не был Тимка каким-то уж совсем беспросветным буканом. Ну, разве что после побега первой жены-учительницы надутым стал ходить. Так ведь тоже — на людей не надеялся, сообразил Николай.
— Ты уж не держи зла, сосед, — виновато сказал Урюпин.
— Да я сам хорош, — отозвался Николай. — На свет бы не глядел…
Легко, само собой сказалось, и никакой неловкости особой он не чувствовал. Досаду — да.
— Ну, не своровали ведь мы с тобой, — проговорил Урюпин, прежде чем свернуть на дорожку к свинарнику.
«Не своровали», — повторил Николай. Да, сосед, не своровали, если не считать доброй сотни сенных тюков на два двора!
Какой-то уж больно услужливой стала его память. Звездочки увидал? Так на тебе, подставляй карман…
Работал Николай в это утро механически. Без прикидок и копошения запустил котел, взял лом и стал отдалбливать мерзлые кочки, ногой сгребая крошево в глубокие колеи перед дверью. Вроде как элементарный непорядок ликвидировал,
— А то ведь, Коль, идешь и думаешь, как бы ногу не сломать.
— Какой, бабы, водогрейщик у нас заботливый отыскался!
— Еще бы вот кто догадался лампочку перед котельной повесить…
— Мало их круглыми сутками на ферме горит, — подал голос Николай.
— А ты выключай! А когда надо — пусть светит.
Это было справедливо, и Николай смущенно улыбнулся.
— Гляди, бабы, расцвел никак?
И очень хотелось Николаю, чтобы не понесли потом эти язычки другую песенку про него.
В этот день он заглушил котел по солнышку, заглянувшему в распахнутую дверь котельной. Лампочка под прокопченным потолком померкла, и он совсем выключил ее. Прислонившись к косяку, дожидался, когда вернется с молокоприемного пункта Скворцов. Стоял, разглядывал ближний загон, по которому бродили тощие телята с заскорлупевшими от насохшей и намерзшей навозной жижи боками. Думал, что невесело им живется с такими «мастерами откорма», как Воронин, норовившими каждый попавший в руки мешок концентратов сплавить доброхотам за «горючее». С отвращением вспомнил и первый свой день в котельной, и недавний «праздник» скотников, добывших за целых два мешка дробленки флакон одеколона. Матерились, разливая фурик на двоих, а потом подобрели и были даже довольны собой, своей добычливостью… Правильно Катерина говорит, поваживать их нечего.
Подъехавший наконец Скворцов проворно открыл люки на молоковозе, начал торопливо полоскать емкости из поданного Николаем шланга.
— Ты бы хоть воду сливал где-нибудь в сторонке, — сказал Николай.
— Ага, — не вникнув в услышанное, живо согласился Скворцов.
— И надо бы сказать, чтобы щебенки сюда привезли. Я скажу при случае, а ты тоже давай добивайся.
— Ага, — кивнул Скворцов, перетаскивая шланг из отсека в отсек. — Открой, будь другом, слив.
— Так ты что сейчас сказал? — удивился Николай.
— Кто, я? — Скворцов взглянул на него. — Я к теще тороплюсь, поросенка надо заколоть…
Николай не стал с ним больше разговаривать, но кое-что решил про себя. «Будь добр, Скворешников», — вспомнил он слова Максима Пленнова. Нет, с этим Скворешниковым, похоже, говорить надо меньше…
Молоковоз отъехал, оставив после себя исходящую паром лужину, и утреннюю смену можно было считать законченной. Николай замкнул притихшую, словно оглохшую, котельную и пошел домой. Катерина, отдыхавшая это воскресенье перед выходом на свинарник, теперь уже, наверное, и скотину убрала, но он все равно поторапливался. Не терпелось посмотреть на нее, на Витьку, а там, может быть, и от воспоминаний о вчерашнем отделаться. Они держали его все время настороже, но лучше бы их не было вовсе.
Дорогой появилась еще одна непривычная мыслишка. Николай сначала удивился ей, а потом именно она подстегивала его, он даже с Федькой Бабенышевым, шагавшим откуда-то по задам, не стал разговаривать.
— Смотри ты, как заделовился! — крикнул учетчик издали.
— Ничего, — ответил ему Николай и махнул рукой.
На своем дворе он тоже не задержался и прямо влетел в сени. Глянув под ноги, все-таки вернулся и обмел чесанки чилижным веником, оскреб подошвы.
— Ка-ать, — позвал, войдя в дом.