Выжить в Сиэтле
Шрифт:
Болан взглянул на часы: по его мнению, он дал дамам достаточно времени, чтобы наплакаться и успокоиться. Войдя в спальный отсек фургона, он вручил им покупки, сделанные в придорожном магазинчике: голубые джинсы и фланелевые рубашки, кеды, ситцевые платки в горошек, и объяснил, чего от них ждет.
Пока они переодевались, Мак проехал несколько миль на север вдоль побережья и остановился у небольшого дома на берегу. Здесь располагалась его «тыловая база». Дом этот Мак снял сразу же по прибытии в Сиэтл, но до настоящего момента ни разу не пользовался им. Его временная обитель стояла на отшибе, удовлетворяла
Мак провал в дом женщин и, показывая им комнаты, предупредил:
— Здесь нет телефона. Оно и к лучшему — не будет соблазна обзванивать знакомых, чтобы узнать новости. Но есть радио, пользуйтесь им. Некоторое время вам придется пожить здесь, не показываясь никому на глаза, пока я лично не свяжусь с вами. Теперь ваша жизнь зависит только от вас самих, так что прошу вас: не делайте глупостей.
Он пошел к выходу, и Диана проводила его до дверей.
— Ну, теперь я — пленница мамы, — сказала она с кривой усмешкой. — В чем дело? Ты не надеешься на себя?
— Мы вернемся к этому вопросу позже. — Мак испытующе посмотрел на нее. — Любовь и смерть — не самый выигрышный расклад, Диана. — Он улыбнулся и добавил: — У тебя будет шанс взять свои слова обратно. Но позже...
Девушка улыбнулась в ответ.
— Конечно.
— Следи за матерью, — предупредил Болан. — Она не приняла такого крещения, как ты. Постарайся, чтобы у нее не возникли киношные представления о крови и мужестве.
Диана вздрогнула и спросила:
— Что ты собираешься делать с Аланом?
Болан пожал плечами.
— На этом типе стоит клеймо зверя. Не я поставил его. Он сделал это сам.
— Ты прав, но... — Она бросила быстрый взгляд сквозь открытую дверь. — Конечно, она не может любить этого человека, но они все-таки были мужем и женой целых шесть лет. Я... я не могу судить его слишком сурово.
Болан нахмурился.
— Я никого не сужу, Диана, И даже не приговариваю. Я просто исполняю приговор. Эти парни сами себе и судьи и присяжные. А я, черт побери, просто палач!
— Это жестоко! Боже, как это жестоко! — в смятении воскликнула девушка. — Я тоже хотела бы быть такой жестокой, но не могу. И мать не может. Я прошу тебя, не надо...
— Да, в своих поступках Болан был последователен, тверд и даже жесток, и во сне его часто преследовали призраки плачущих вдов.
— Я ничего не обещаю, — угрюмо сказал он. — Посмотрим по обстоятельствам. Если судьба решит улыбнуться Алану — хорошо. Если же нет...
Диана вытерла блеснувшие на ресницах слезы и очень тихим, почти заговорщическим голосом промолвила:
— Знаешь, как ни странно, я совсем не беспокоюсь о тебе. Ты такой ... ты внушаешь благоговение и страх. Каков же ты на самом деле, Мак Болан? Что руководит тобою?
В этот момент мать девушки подошла к двери и присоединилась к разговору.
— Если бы ты, Ди, сегодня утром смотрела телевизор, тебе не пришлось бы задавать такие вопросы. Не слушайте ее, мистер Болан. Делайте то, что вы должны делать. Ради Бога, простите меня, я подслушала ваш разговор. Не рискуйте ни одной каплей крови ради Алана Найберга. Он не стоит того...
Болан взглянул на обеих женщин потеплевшими глазами и направился к машине.
«Да, миссис Найберг не занимать жесткости и хладнокровия, — думал он, ведя фургон в сторону города. — Когда-нибудь, если ей здорово повезет, ее дочь станет такой же жесткой и хладнокровной... и такой же красивой».
Найберг действительно был больным кретином и редким негодяем, если решил нагадить такой женщине... Таким женщинам.
Однако Болан не был врачом. Он не лечил, он искоренял. В этом состояла его основная цель. Отклониться же от цели означало ослабить эффект воздействия. А Болан стремился именно к «эффективному воздействию».
В данный момент он собирался «воздействовать» на Алана Найберга при активном содействии его жены. Миссис Найберг дала Болану длинный список адресов и телефонных номеров, которые так или иначе имели отношение к «болезни» ее супруга.
Если ты разыскиваешь наркомана, последи за торговцами зельем...
Болан отправился на поиски сводников.
В это же время на востоке страны в вашингтонском аэропорту в служебный автомобиль садился возбужденный молодой человек в глубоко надвинутой на глаза шляпе — главная фигура наиболее строго охраняемой государственной тайны со времени проекта «Манхэттен». Его звали Лео Таррин. Он был признанным боссом питтсфилдского отделения крупной мафиозной семьи в штате Массачусетс, наиболее популярным и подающим надежды молодым руководителем гигантской империи «Коза Ностра». Таррин пользовался доверием и уважением как членов «Коммиссионе», так и рядовых «солдат» мафии. Тайна же заключалась в том, что Лео Таррин был самым законспирированным тайным правительственным агентом в истории правоохранительных органов США.
Только один человек в Вашингтоне знал, кто скрывается под кодовой кличкой «Скалолаз». Этим человеком был Гарольд Броньола — руководитель государственной программы по борьбе с организованной преступностью. В этом свете весьма любопытным являлся факт, что именно на Броньолу была возложена задача «остановить Мака Болана». Любопытным его можно было считать хотя бы потому, что эти два человека были самыми близкими друзьями Мака Болана. Таррин стремительно продвигался вверх по иерархической лестнице мафии главным образом благодаря деятельности Болана. Точно так же в немалой степени благодаря крестовому походу Болана против мафии Гарольд Броньола превратился во внушительную фигуру на политической сцене Вашингтона. Оба они в глубине души признавали себя обязанными Болану, и даже прощали ему его долги перед ними, а таковых накопилось немало.
Таррин и Броньола очень редко вступали в прямой контакт с Палачом — слишком велик был риск. Поэтому Броньола чувствовал себя как на иголках, когда Таррин проскользнул в машину и сел рядом с ним.
— Что за паника? — раздраженно проворчал он.
Они обменялись крепким рукопожатием, и Таррин ответил:
— Никакой паники, перестань беспокоиться. Я хорошо прикрыт. Мои головорезы думают, что я прячу здесь бабенку, — тут он сделал паузу и ехидно добавил. — А ты вполне сойдешь за красотку, особенно, если смотреть на тебя темной ночью в комнате без света, да еще через плотную повязку.