Выжить. Блокадный дневник

Фуражов Сергей

Я в школу не пошел. Встали около 9-ти ч. Я съел сковородку размазни, выпил какао и съел два ломтика хлеба со шпиком (с солью и горчицей). Потом мы с мамой оделись и принялись работать в Котиной комнате с окнами. Котя ушел около 10-ти ч. Вчера около 11-ти ч. ему пришла повестка явиться 28-го ноября к 11-ти ч. в военкомат. Бабушка уже легла и ей ничего не сказали. Бабушка тоже ушла около 11-ти ч. Мы работали. Около 12-30 ч. завыла сирена. Мы продолжали работать. Временами слышалось жужжание самолета и сильная стрельба. Около 1 ч. был отбой и через несколько минут опять тревога. К нам зашла переждать тревогу старая, знакомая бабушка но, увидев какой у нас холод, ушла. Мама вскипятила чайник, я заварил клей, и мы заклеили внутренние рамы. Около 3-х ч. работа была окончена. Мы согрели чайник, выпили по чашке горячего какао. Я съел 3 ломтика хлеба со шпиком. Тревога все продолжалась. Мама затопила печку. Я стал читать маме отрывки из «The east of the Mohican». Мама была в восторге. Мы прекрасно провели время. Между тем было уже 5 часов. Тревога все продолжалась (была стрельба). Мама стала беспокоиться за бабушку. Поскольку на обед рассчитывать нельзя было, мы с мамой заварили черную кашу и поставили ее в печку. Мама сварила мне на Котиной плитке небольшую кастрюльку макарон, в виде похлебки, заправленной мукой. Я съел эту густую похлебку с огромным удовольствием. В 6 ч. был отбой. Мама поставила самовар на щепках. Никто не приходил. Мама стала сильно беспокоиться. Наконец, когда самовар уже вскипел и был поставлен на стол, около 7-ми ч. пришла бабушка, усталая, голодная и продрогшая. Она ездила к Сакеллари. В тревогу сидела у них, потом 3 часа в трамвайном вагоне. Мама дала ей горячего какао, потом чаю с коньяком. Бабушка все не могла отогреться и боялась, что простудится. Вскоре пришел папа, сел пить чай. Коти все не было. Мы сильно беспокоились. Наконец, около 8-ми ч., он пришел, ужасно расстроенный и убитый. Его было совсем освободили от всеобуча, но потом из-за его настойчивости, (он хотел добиться, чтобы ему записали в воинский билет

свидетельство комиссии о том, что он «годен к нестроевой службе») изменили решение и велели завтра явиться на всеобуч. В довершении всего он потерял воинский билет. Он был совсем в отчаянии. В 9 ч. все разошлись.

P.S. В сегодняшнюю тревогу была сильная бомбежка на Петроградской стороне в районе папиного института. Здание института содрогалось от бомб так сильно, что папа сидел в бомбоубежище. По радио говорили, что обстреливается Фрунзенский и Дзержинский районы. На Невский упало 2 снаряда.

28 ноября

Мама встала по будильнику в 7-30 ч. и ушла. Я встал около 9-ти ч. Бабушка тоже встала и принялась готовить мне и Коте (который собирался идти к комиссару) кастрюльку манной каши. Ей вдруг сделалось дурно. Она повалилась на кресло, побледнела, глаза приобрели какой-то стеклянный оттенок. Несколько минут она не узнавала Коти и только хрипела и у ней шла слюна. Я побежал за папой. Бабушка понемногу пришла в себя. Ее уложили на постель. Мы с Котей съели пополам манную кашу. Я согрел бабушке сладкого чаю, укрыл ее. Котя ушел. Папа пошел в сберкассу. Я сел заниматься у него в кабинете. Бабушка дремала в кровати. Она была очень слаба, но чувствовала себя лучше. Около 11-ти ч. раздался звонок и пришел Самер. Я его проводил к бабушке. Они разговорились о печурке. Самер требовал за печурку полбутылки водки (250 гр.), ромовую эссенцию и литровую бутылку портвейна. Бабушка почти было согласилась. Тут пришла Настя, поговорила и ушла. Самер стал чинить уборную. Пришел папа. Около 11-30 ч. завыла сирена. Самер вскоре ушел. Мы с папой принялись было за окна в столовой. Работа шла вяло. У меня не было уже энергии работать. Тут началась стрельба и содрогания. Папа посоветовал мне сесть в прихожей. Я сел и стал учить литературу. Папа продолжил работать, выходя временами (при больших сотрясениях) в переднею. Бабушка встала, разожгла буржуйку, сварила суп. Около 3-х сели обедать. Был густой суп из пшеничной крупы и лапши. Бабушка ничего не ела. Я получил 2-е тарелки. Тревога все продолжалась. Около 4-30 ч. раздался звонок, вошла мама, усталая и расстроенная. Она шла в тревогу среди стрельбы и бомб. Ей дали супу. Около 5-ти ч. был отбой. Мама прилегла. Я занимался. Около 7-ми ч. пришел Котя. Все его старания переубедить комиссара ни к чему не привели. Воинский билет не нашелся. Грозит штраф в 100 руб. Очень плохи дела с получением продуктов. У нас не взята крупа, масло (последняя декада) вино, пиво (последние дни дают пиво). После ужина (мне дали омлет и какао) было решено, что я встану, завтра в 6 ч. и обойду ближайшие магазины в поисках крупы или макарон (вместо крупы дают еще яичный порошок, но мы решили его не брать).

P.S. Вчера мы с мамой, работая над Котиными окнами, предавались воспоминаниям. Вспоминали Лимузи, Самойловичей, Мишкино; «Неужели, думали мы, лето проведенное в Лимузи будет последним дачным летом. Ведь и в нормальное время лето 1942 года должно было быть последним дачным летом. Но даже если к лету все кончится благополучно, то будет полная разруха и о даче нечего и будет помышлять. Мои первые дачные воспоминания неразделимо связаны с Лимузи. Неужели Лимузи будут моим первым и последним летним воспоминанием». Мы вспомнили такую сцену: приезжает в Лимузи папа, распаковывает свой саквояж, вынимает по очереди котлеты, завернутые в пергаментную бумагу, мясо, огурцы … все это тут же разворачивается, раскладывается, обжаривается… Вспоминали француженку, англичанку. Я досадовал на себя, что в свое время не использовал всех тех возможностей изучения языков, которые имел. Накануне вечером папа, ставя самовар, сказал маме, что если мы переживем это страшное время и снова полегчает, то он все же выйдет из семьи и предоставит маме выбор оставаться у своих или уйти с ним. Я мол подрос, бабушка мне больше не нужна и потому нам нужно отпочковаться. В последнее время папа стал очень глухо раздражен, все чаще попрекает маму деньгами. Мама про это мне сказала под секретом.

29 ноября

Будильник разбудил меня в 6 часов. Я встал, умылся и оделся. Мама встала и спекла мне омлет из яичного порошка. Я его съел, выпил кружку какао, одел валенки, шубу, очки, взял карточки мешок и отправился в очередь. На дворе стояла кромешная тьма. Я не зги не видел, продвигался почти на ощупь. Видно таяло, потому что вокруг текла вода, и я то и дело проваливался в лужу. Кое-как выбрался я из переулка и направился к Водникам. Там в полной темноте толпились люди. Крупы не было. Люди стояли и ждали. Давали жир вместо масла пол рабочим карточкам. В угловом гастрономе внутри стояла большая очередь и ждала, чтобы что-нибудь привезли. Вместо крупы давали яичный порошок (за 100 гр. крупы 25 гр. порошка) но его почти никто не брал. В соседнем магазине, (где я достал пшеничную крупу) все полки были пусты, продавцов не было, касса была закрыта, но весь магазин был набит народом. Ждали, что привезут. От Водников все еще в темноте я отправился в Промтоварный. Тут стояла большая очередь за жиром. В гастрономе ничего не было. Против Озерного выстроилась вдоль стены громадная очередь в ожидании крупы. Дошел до Жуковской и повернул назад. На углу Надеждинской и Некрасова стояла громадная очередь, ждали крупы. Около инвалидов стояла очередь за пивом. Стало светать. Я опять пошел к Водникам. Там все было по-прежнему. В магазине (где я получил пшеничную крупу) была большая толпа. Я встал было, но простояв без толку минут 20 ушел. Устал очень сильно, с трудом волочил ноги в валенках и калошах по скользкому, талому снегу. Из последних сил забрался на лестницу и вошел домой и повалился на стул. Меня охватило угнетающее, отчаянное настроение. Мама дала мне еще кружку какао (домой я пришел в 9 ч.). Немного отдохнув, я в 9-30 ч. опять отправился, захватив жестяную банку для яичного порошка, т.к. мы после долгих споров взять его. Поплелся опять в гастроном на углу улиц Восстания и Кирочной. Но тут я увидел, что вместо 100 гр. крупы дают только 25 гр. порошка и не стал брать. Зашел в Водники там все то же. Купил вчерашнюю газету, побрел назад, обошел "Пролетарий", на Озерной, на Надеждинской – везде без перемен. Громадные очереди ждут. Я вернулся домой. Бабушка ушла. Мы с мамой принялись разрезать на ломтики те куски хлеба, которые я накопил, ибо мама случайно обнаружила, что они начали плесневеть. Около 11-ти ч. я собрался занять очередь перед гастрономом (там ждали крупу), а мама собиралась на службу. Вдруг в 11 ч. завыла сирена. Я и мама были рады, что остались дома. Вернулся Котя, ходивший хлопотать к комиссару. С ним все кончилось благополучно: его освободили и воинский билет нашелся у того же комиссара. Вскоре пришла бабушка. Через полчаса был отбой. Маме пришлось все же пойти. Я сел заниматься у папы. Около 12-ти ч. опять тревога. Я занимался, бабушка, Котя и Клава разговаривали в передней. Среди тревоги вернулась мама. Около 2-х ч. был отбой. Бабушка сварила суп, дала Коте тарелку и он ушел за продуктами. После этого бабушка ушла за бельем, поручив маме и мне присматривать за готовым супом и напилить чурбачков. На печурке сушились нарезанные ломтики моих сбережений. Мы с мамой напилили дров. Около 3-х ч. бабушка вернулась. Сели обедать. Был суп, довольно неудачный: просто вода с разболтанной гречневой кашей. Он не имел сытности, в чем мы и упрекнули бабушку. Она обиделась, и после обеда ушла. Мама хотела мне сделать омлету, но я отказался, а съел еще 3-ю тарелку супу. После того мама ушла в столовую прибирать, а я воспользовавшись тем, что суп остался на столе, съел еще 5-6 супных ложек. После этого я сел заниматься. Около 6-ти ч. пришел папа. Он был очень голодный; на службе ничего не дали, т.к. все запасы в столовой вышли. Он попросил супу, и мама разогрела ему остатки. Папа слышал со стороны, что его институт собирается уезжать. Это нас с мамой очень встревожило. У нас было такое чувство, что после всего того, что мы тут пережили, мы ближе к концу, да и у нас не хватило бы энергии и сил начинать все сначала. Папа слышал, что Военно-медицинская академия улетает. Тут пришла бабушка и подтвердила, что Медведевы улетели и прислали письмо из Череповца Марии Георгиевне. Это известие нас с мамой очень убило. Пришел Котя. Он достал горчичного масла. Бабушка разожгла печурку, согрела Коте остатки супа и принялась печь лепешки из белой муки на горчичном масле. Я пришел на кухню как раз кстати бабушка сунула мне две горячие, жирные лепешки. Мне же перепали остатки супа. Около 7-ми ч. поставили чайник. Котя съел суп, согрелся и около 8-ми ч., после долгих разговоров и задержек, отправился на поиски продуктов. Мы сели ужинать. На ужин каждому дали по 2-е лепешки, а мне дали целых 4. После ужина поседели, а около 9-ти ч. мама и бабушка легли. Я сидел писал дневник, потом учил немецкую грамматику. Около 10-30 ч. пришел Котя. Он ничего не достал, а променял полкило наших (маминых и моих) кондитерских изделий на 125 гр. хлеба и 3 куска дуранды. Мы с мамой были очень огорчены, что потеряли полкило конфет. Пришел папа и тоже присоединился к нашему мнению. Котя доказывал, что хлеб драгоценнее всего, бабушка его усиленно поддерживала. Однако, мы с мамой остались очень недовольны. На завтра было решено , что мы все встанем в 4-30 ч. и разойдемся по очередям. Я к «Титану», папа на Михайловскую, а Котя к Елисеевскому. Мама должна была остаться дома и, когда посветлеет, занять очередь за пивом. После этого решения все легли спать.

30 ноября

Мы все встали с будильником в 4-30 ч. Я умылся, оделся. Мам сделала мне омлету. Я ее съел, выпил горячее какао. Папа был готов раньше и вышел. Около 5-30 ч. мы с Котей оделись и вышли. Спустились по совершенно черной лестнице, вышли на улицу. Небо было сплошь усыпано звездами и было светлее, чем вчера. Мы взялись за руки и побрели посреди улицы по лужам и скользкому снегу. Так дошли до остановки. Как раз подошел темный трамвай. Оказалось 37-ой. Мы сели. На углу Литейного и Невского слезли, и я встал в очередь в бакалею. Очередь стояла перед закрытыми дверями и тянулась очень далеко. Было темно и пустынно. После 6-ти ч. нас впустили в магазин, и мы выстроились вдоль прилавка. Народ прибывал. В магазине ничего не было. Продавцы в грязных засаленных фартуках обтирали грязными, жирными тряпками пустые прилавки. Вышла заведующая и сказала, что в магазине ничего нет, а что будет неизвестно. Все продолжали стоять. Около 7-ми ч. выдали номерки. Мне достался 64-ый. Началась толкотня. Я стоял, прижавшись к стенке, против входных

дверей. Около 7-30 ч. я увидел Котю который только что вошел и обратился к кому-то с вопросом. Я его потянул за рукав. За ним появился и папа. Я отдал Коте номерок, он его старательно спрятал во внутренний карман и мы все втроем вышли на улицу. Я взял папу под руку, Котя пошел впереди, и мы отправились к «Титану». Мы с папой остались у входа в угловой магазин, Котя вошел и через некоторое время вернулся, сказав, что ничего не было. Мы отправились дальше, следующий гастроном. Тут стояла громадная очередь в ожидании крупы. С трудом мы разыскали конец этой очереди, уходивший куда-то глубоко в темную подворотню. Котя поставил папу в очередь, чтобы получить номерок и потом ехать с ним домой. Сам Котя отправился за вином, взяв вино, должен был вернуться с карточками (по ним нужно было получать и пиво) домой. Меня отпустили домой. Я отправился пешком по Литейному и Некрасова. После долгого стояния приятно было пройтись быстрым шагом. Небосклон уже светлел, по улице струился народ. Было светло. Я свернул на Некрасова, в конце улицы над домами слегка розовело небо. На душе было бодро и светло. По другой стороне улицы, в темноте, от угла Надеждинской и Некрасова и до самого конца бань в несколько рядов толпился народ. Слышались ругань и визгливые крики. Я вышел на наш переулок. Занималась заря. Небо было совершено чисто и ясно. Спокойная белизна разливалась по нему. Я вошел домой, мама еще лежала. При моем приходе она встала, поставила чайник. Я еще выпил какао, взял пивные карточки и отправился занимать очередь за пивом. Очередь к пивной на Восстания заворачивала за угол и тянулась за трамвайную остановку. Я встал, раздали номерки. Мне достался 370-й номер. Но оказалось, что пива в магазине нет (магазин еще не открывали, он открывается в 9 часов, а было около 8-30 ч.) и все разошлись. Я опять вернулся домой и вместе с мамой мы отправились занять очередь за пивом на углу Некрасова и Радищева. Мама там встала. Я встал в очередь за пивом рядом с Инвалидами и получил 455-й номер. Получив номер, я вернулся домой. Мама в шубе и пальто сидела у папы в кресле. Она получила 587 номер. Папа пришел с номерком. Я обогрелся. Каждый раз, что я прибегал домой, я хватал по пол чайной ложки сахару, а то и по чайной ложке коньяку. Пришел Котя. Он принес мадеру. Я и мама отправились в свои очереди. Около 11-30 ч. мама подошла ко мне и сказала, что видела Зою Бок и та пообещала ей свою печурку и готова уступить пивные карточки. Я побежал домой и сообщил об этом. Котя и папа готовили бутыли для пива. Котя все тянул по рюмочки мадеру. Я вернулся назад в очередь. Около 12-ти ч. завыла сирена. Мы с мамой пришли домой. Тревога была довольно тихая. Мама затопила печку в спальне, я сел на стульчике против нее и учил немецкий. Около 3-х ч. все еще была тревога. Суп был готов. Но только мы сели за стол, как был отбой. Хлеба у мамы и бабушки не было, т.к. хотя хлеб вперед на 1 день выдавали, но карточки еще никому не выдали. За обедом я съел остаток сегодняшнего хлеба, отдав часть маме и бабушке. Суп был из лапши. Мне дали 2,5 тарелки. После обеда мы с мамой оделись и пошли в свои очереди. В моей очереди пиво кончилось, и я уже никого не застал. Маму признали, но очередь очень выросла. Я встал вместо мамы, а она пошла, отыскивать Зою. Через некоторое время она вернулась: с печуркой и с пивом ничего не вышло. Тут тревога. Мама послала меня домой, а сама осталась, т.к. собирались раздать новые номерки. Я вернулся домой. Бабушка сидела пила кофе. Она мне сегодня дала кофе и к нему потихоньку сунула кусок белой булки, испеченной на горчичном масле. Вскоре пришла мама. Она не стала стоять в тревогу. Ей бабушка тоже дала кусочек булки. Около 4-30 ч. тревога кончалась. Мама пошла в свою очередь. Я остался дома, а через полчаса должен был пойти ее навестить и принести бутыль. Бабушка легла. Я воспользовался случаем и съел из кастрюли с супом ложек 5-6 супу. Потом выпил 2 столовые ложки бабушкиной мадеры. В 5 ч. я оделся и пошел к маме. Уже смеркалось. Мама стояла в полутьме. Надежды получить, почти не было. У мамы номерка не было, знали только в лицо, и потому сменить ее было нельзя. У закрытых ворот пивной была драка и сутолока. Мужики лезли напролом. Я вернулся домой, а через полчаса уговорился навестить маму. Около 5-30 ч.– тревога. Я схватил пальто, шапку и побежал навстречу маме, чтобы довести ее до дому. На улице из-за отдельных лохматых облаков вышла полная, красноватая луна и заливала всю улицу ярким светом. Я встретил маму и довел до дому. Она была очень уставшая и легла. Около 7-ми ч. пришел Котя (в тревогу). Он после обеда пошел обойти занятые очереди за крупой, но вернулся ни с чем. Сегодня даже негде ничего не выбросили. Мама поставила самовар. Все еще была тревога. Сели пить чай. Бабушка спекла толстый омлет и дала кусок спеченной булки, которую я оставил на утро. Кончив ужинать, я воспользовался, что все сидели в спальне, достал из шкафа в Котиной комнате рюмку и выпил его мадеры. После ужина был отбой. Мама собиралась идти к Самеру поговорить насчет печурки. Я ее проводил. Мы никак не можем дозвониться, наконец нам открыла Лида. Самера не было дома, мама говорила с ней. Та показала печурку, хотела за не сперва продукты, потом денатурат. Тут завыла сирена. Ничего не добившись, мы побрели домой. Поднимаюсь по темной лестнице, я говорил о том, что неужели нам придется уезжать. Придя домой, мама легла. Котя писал списки, потом я переписывал. Потом лег. Необходимость отъезда тяжелым камнем давила на меня. Папа сегодня повторил, что нужно быть готовым ответить на вопрос: улетать или нет. У меня упала энергия к занятиям …

В газете сообщали о напряженных боях за Волхов и Тихвин. Немцы захватили было Ростов, но теперь выбили.

1 декабря

Я проснулся около 9-30 ч. Настроение у меня было очень тяжелое. Отъезд, жизнь на новом месте представлялись мне ужасными. Мне казалось, что легче как-то перестать существовать, чем бросить все, что мне дорого, что меня связывает со счастливым прошлым. Мне казалось, что у нас никогда не хватило бы энергии сил поменять жизнь заново; что мы никогда не перенесем такой катастрофы; что такое жалкое прозябание в захолустье навсегда разрушит все виды на будущее, что никогда уже мы не сможем свить себе гнезда и на всю жизнь останемся выкорчеванными беженцами. Ужас, почти отчаяние каким-то тяжелым кошмаром давило меня. Я встал, оделся. Слезы душили меня. Я поел манную кашу, которую бабушка сварила мне. Кусок белой булки, которую я сохранил со вчерашнего вечера, я отдал маме. Коти и папы не было дома, они встали около 4-х ч., ушли в очередь. Около 9-ти ч. папа вернулся и ушел в институт. Котя вскоре вернулся. Бабушка и Котя, еще за столом стали грызть маму за папу. Котя говорил, что папа теперь проедает свою карточку на службе и сверх того еще приходит домой обедать. Бабушка находила роскошью то, что папа пьет по 3 стакана, в том числе первый стакан с солью. Эта грызня произвела на меня тяжелое впечатление. Вскоре бабушка ушла, Котя ушел в очередь. Мама пошла в техникум за карточками. Я сел у папы заниматься. Пришла бабушка, растопила печурку. Мы с ней распилили несколько досок . Около 3-х пришел Котя ни с чем. Теперь и он сознался, что крупу получить безнадежно и что карточки пропали. Пришла мама и принесла хлеб, взятый на карточки. Мама и я были очень удручены потерей крупы. Сели обедать. Был суп с лапшей и на второе горшок вкусной каши. Суп весь съели, а часть каши оставили мне на утро. После обеда я занимался у папы. Пришел папа и сообщил, что получил приказ об эвакуации. Я побежал на кухню сообщить мама новость. У нас сердце так и упало. Пришел папа и спросил, обедали ли мы уже. Узнав, что обедали, и ему ничего не осталось, он сказал:

– Ну, тогда нужно будет все-таки мне что-нибудь сделать, а то сегодня почти ничего не получил в институте, кроме нескольких ложек каши.

Мама растерялась. Пошла к бабушке в спальню, папа за ней.

– Прямо, Леня, не знаю, что тебе сделать, нечего сейчас нет… – говорила она растерянная, упавшим голосом.

– Ну, так дай мне немного крупы, я сварю себе кашу, что ли.

– Да, не знаю, крупы нет…

– Ну, как может не быть крупы, странное дело…

– Разве, что немного манной сварить. Мамочка, обратилась она к лежавшей на постели бабушке, – ты не знаешь, где у нас манная…

Манная оказалась в буфете, и мама стала варить папе похлебку. Кашу, оставленную мне на утро, спрятали в бабушкину кровать. Наконец, похлебка была готова, и папа уселся есть в спальне. Бабушка ушла. Поев, папа посидел еще немного в спальне: говорил о том, что если не уезжать, то не на что будет жить и т.д. потом он ушел к себе. Я сел заниматься. Пришел Самер, с печуркой было все улажено. Он получил денатурат, ромовую эссенцию и обещал завтра принести печурку. Пришла бабушка. Началась тревога. Мама поставила самовар, бабушка принялась мне печь омлетку. Сели ужинать. Котя ушел опять по очередям. После ужина (около 9ч.) он принес с торжеством лапшу. Мы все были в восторге. Все его поцеловали, согрели ему чай и т.д.

Теперь у папы и мамы за котлету с гарниром берут талоны в столовой: 50 гр. мяса, 25 гр. крупы и 5 гр. масла. За суп: 25 гр. крупы, 5 гр. масла. Это очень невыгодно.

Несколько дней назад мы съели последний горшок черной каши.

Когда я ложился спать, настроение немного приободрилось. После того, как мы получили лапшу, казалось нам, будто кто-то невидимо заботиться о нас и верилось, что все как-то обойдется благополучно.

Мы с мамой решили отныне обеспечить друг другу максимальную поддержку, составить неразрывный союз, стараясь смягчать все неприятности и невзгоды. Я отложил маме на утро кусок сегодняшнего хлеба. Около 11 ч. мы легли.

С 1 декабря введено прикрепление карточек к продовольственным магазинам. Мы решили, что завтра Котя пойдет прикрепляться к гастроному.

2 декабря

Я встал около 10-ти ч. Котя тоже встал, выпил чаю и ушел прикреплять карточки. Мне сделали омлетку, поев я сел заниматься. Папа был весь день дома и вставил стекла в окно на кухне. Мама топила печку, подметала комнату, убирала столовую. Около 3-х ч. началась тревога. Мы сели обедать. Была целая кастрюля супа, очень густо засыпанного лапшей (вчерашней) и крупой. Мне дали почти 3,5 тарелки. Бабушка сделала лепешки из дуранды и дала каждому по штучке. До обеда мне и маме перепало по лепешке. Мы кончили обедать, и все еще сидели за столом, испытывая приятную истому сытного обеда, как вдруг послышался сильный свист бомбы. Мы все вскочили, бросились в переднюю, оделись и стали ждать. Было тихо. Я принялся учить историю. Вдруг сильный удар потряс дом, и он некоторое время качался на месте. Мы с мамой взяли портфели, и сошли к Лалло. Там мы узнали, что взят Тихвин. Это нас очень подавило. Стихло, мы взошли и дали отбой. У нас на верху был Самер и устанавливал буржуйку. Я сел заниматься. Бабушка ушла, Котя тоже. Около 6-ти ч. бабушка пришла и сообщила, что бомба упала на Бассейной, против трамвайной остановки. Пришел Котя очень расстроенный, вокруг нас упало 6 бомб. Бабушка сделала мне омлетку. Я ее съел, пока никто еще не садился ужинать. Принесли самовар, сели ужинать. Настроение подавлено, последняя надежда на Тихвин рухнула.