Выживает сильнейший
Шрифт:
– Высокая самооценка?
– Никакого высокомерия, просто он был умен и сознавал это. Частенько шутливо бросал, что покушается на Нобелевскую премию, но я знала: это были не пустые слова.
– Что конкретно являлось предметом его исследований?
– Проницаемость клеток. Перемещение ионов и химических соединений возрастающей сложности через мембрану без разрушения клетки. Уровень был скорее теоретическим, исследования велись на клетках мышей. Но практический потенциал эксперимента переоценить невозможно.
– Доставка в клетку лекарственных препаратов? – вставил я.
– Совершенно верно. Особенно тех, которые способствуют, так сказать, ремонту клеток. Малькольм изучал механизм действия препаратов, стимулирующих рост тканей у ожоговых больных. Он сравнивал это с игрой в детскую железную дорогу на клеточном уровне.
– Ремонт клеток – это реставрация поврежденных и дефектных хромосом?
– Да! Я подбросила Малькольму эту идею, но он ответил, что предпочитает медикаментозное лечение, что врожденные дефекты не залудишь, как прохудившуюся кастрюлю.
– Почему?
– Малькольм был, – Салли опустила голову в тарелку, – немного... консервативным. Детерминистом – он верил, что некоторые вещи должны оставаться сами по себе.
– Ожоги, значит, лечить можно, а наследственные болезни нет?
– Что-то в этом роде. Не хочу, чтобы вы решили, будто он был лишен чувства сострадания. Нет, Малькольм был добрым. Но люди исключительного ума тоже иногда имеют свой пунктик.
– Что же это за пунктик?
– Снобизм.
Майло положил в рот кусочек пропитанного чесночным соусом хлеба.
– Если он не совершал самоубийства, что в таком случае могло произойти, доктор Брэнч?
– Его убили. Детектив Коннор говорила о ране на лбу от падения, но разве не могло случиться так, что кто-то подошел к Малькольму сзади, ударил головой о стол и сделал затем инъекцию хлорида калия?
– Вы кого-нибудь подозреваете?
– Безусловно. Зину. Не могу только понять, зачем ей это.
– Она женщина крупная?
– Вовсе нет. Худенькая, как креветка. Но если подкрасться сзади... – Салли водила вилкой по тарелке. – Я подозреваю ее совсем не потому, что она отняла у меня Малькольма. Зина – маленькая злобная ведьма. Знаете, это очень подходит к ее облику. Пока она работала в лаборатории, то всюду расхаживала с довольно-таки странным чтивом: журнальчики с фотографиями, где изображены пронзенные острыми предметами тела, очерки о серийных убийствах, напичканные жестокостями комиксы. Однажды я заметила, как она передала что-то Малькольму в коридоре. Когда я позже подошла к нему, он показал мне снимок мужчины, у которого язык и половой член были проткнуты тонкой металлической проволокой. Мне сделалось тошно.
– А какова была его реакция? – спросил я.
– Он сказал: «Удивительная штука, Салли». Как будто поразился глупости того, кто мог такое проделать.
– А отвращения он не испытывал?
– Должен был. Проявил ли он его? Нет, Малькольм крайне редко позволял себе проявлять свои чувства. – Она положила вилку на стол. – Мне трудно вести этот разговор. Малькольм представляется в нем каким-то странным типом, а он им не был. Отличным от других – да, из-за своего интеллекта. Выделялся даже из наших ученых.
– Зина Ламберт была в лаборатории клерком, – сказал я. – На кого непосредственно она работала?
– Она занималась хозяйственными вопросами, следила за работой уборщиков.
– Не самый интеллектуальный труд, – заметил Майло.
– Я была не в состоянии постичь это. – Салли пожала плечами. – Что Малькольм нашел в ней? Может, хорошего слушателя? Может, я слишком допекала его – у нас постоянно происходили мелкие споры. Иногда и более принципиальные – я не стесняюсь своих либеральных взглядов, а Малькольму вечно не хватало терпения... Мы спорили с утра до вечера, но мне казалось, что ему это нравится.
– По-вашему, Зина могла быть более уступчивой? – поинтересовался я.
– Ну уж нет. Она и уступчивость несовместимы. В лаборатории ее все считали самоуверенной и дерзкой. Разговаривала с профессионалами так, будто была им ровней. – Салли отодвинула от себя тарелку. – Вы можете обвинить в снобизме и меня, но это факт: конторская крыса Зина вела себя как доктор наук. Вмешивалась в разговоры, не представляя даже сути того, что слышала, но с каким видом! Уже это достаточно характеризует ее потуги казаться интеллектуалкой. И все же что-то в ней очаровало Малькольма, – ресницы Салли дрогнули.
– Она привлекательна?
– Мужчина мог бы назвать Зину хорошенькой. В некотором смысле. Фигура у нее действительно неплоха. Встретите – сами увидите.
– Где ее можно отыскать?
– Малькольм говорил, что она работает в книжном магазине, который называется «Спазм». Интересное заведение, как он отзывался о нем.
– Опять проволока в неподходящих местах? – хмыкнул Майло.
– Может быть. Звучит-то как – «Спазм».
– Из лаборатории Зину уволили?
– Малькольм сказал, что она ушла сама.
– Почему, как, по-вашему?
– Понятия не имею. Меня мало интересует ее рабочая биография. Я рада, что она ушла, и это все. У меня была надежда, что если Зина уберется из лаборатории, то мы с Малькольмом опять сможем быть вместе.
– Она присутствовала на похоронах?
– Не было никаких похорон. Родители настояли на том, чтобы тело Малькольма отправили к ним, и кремировали его. Опять-таки, вы считаете мое мнение предвзятым, но от правды не уйти: она вцепилась в него своими когтями, и его не стало. Без всякой разумной причины.
– Детектив Коннор упоминала о каком-то клубе интеллектуалов, куда Зина его привела, – невзначай бросил я.
– "Мета". Клуб для тех, кто считает «Менсу» прибежищем простаков. Малькольм отправился на одно из заседаний вместе с Зиной и вступил в члены клуба. Сказал, что был в восторге, несмотря на посредственную еду и дешевое вино.
По мне, это кучка неудачников, собирающихся для того чтобы утешать друг друга комплиментами.
– Что же Малькольму могло там понравиться?
– Он говорил, ему приятно общаться с людьми, у которых мозги устроены так же, как у него. Не знаю, насколько эти умники разборчивы – ведь Зина тоже числилась членом клуба! – Салли провела рукой по пышным волосам. – Я была бы рада, если бы все же кто-то занялся этим делом. Стоило родителям Малькольма настоять, и расследование началось бы раньше, но они не захотели ворошить прошлое.