Выживает сильнейший
Шрифт:
Зина принялась раскачиваться в стороны, ритмично, в такт воображаемому барабану, потрясая сжатыми в кулаки и выброшенными над головой руками. Сидя в кабинке, она не привлекала внимания других посетителей.
– Тра-ра-ра! Бум-бум-бум! Эй, вы там! Вас сварили, что ли? Тогда вон отсюда! А ты – на сцене? Думаешь, ты гении? Думаешь, звезда? Так мы докажем тебе, что нет!
Она медленно опустила воздетые к потолку руки.
– Браво, – сказал я. – Вспомнили родной колледж?
– А
– Не думал, что все так упростится.
– Упростилось, упростилось. Все стандарты летят к чертям. Вот вам и наклонная плоскость. Мы возвращаемся в средневековье, Эндрю, и единственным преимуществом этого является лишь вновь зарождающаяся аристократия.
– Что за аристократия?
– Интеллектуальная.
Я принял задумчивый вид.
Подозвав щелчком пальцев мальчика, с напитками, Зина заказала коктейль и принялась медленно поглощать его через соломинку.
– Вечно неизменным остается одно: большинство обречены на то, чтобы быть слугами. Слуги, Эндрю, всегда считают, что им не хватает свободы, но распорядиться ею они не в состоянии. Слугам требуется жесткая структура и готовые решения, им нужен хозяин, который научит их вытирать задницу.
– Насколько велико это большинство?
– К нему принадлежат по крайней мере девяносто девять процентов.
– А один оставшийся ими управляет.
– Вы не согласны?
– Это зависит от того, к какой группе отношусь я сам.
– У вас есть сомнения в собственных возможностях? – Зина рассмеялась.
Эндрю опять погрузился в раздумье.
– Нет. Пожалуй, я соглашусь с вашей оценкой. В целом. Общество деградирует на глазах. Я просто не пытался углубиться в подсчеты.
– Мне казалось, что вы, психологи, только ими и занимаетесь.
– Не забывайте про ВКД – все, кроме догматизма.
Она легонько коснулась моей руки, затем поправила черный локон.
– Один процент – дань великодушию. На самом же деле способностью к выбору и принятию решений обладает всего полпроцента.
Подошедший мэтр осведомился, не хотим ли мы заказать что-нибудь еще.
Отмахнувшись от него, как от мухи, Зина продолжала:
– Может быть, даже треть. Но и среди них тоже окажутся не совсем готовые к своей миссии. Потому что им недостает убежденности. Мне известны люди, которых принято считать гениями и которые в жизни представляют из себя бесхребетных моллюсков.
– Неужели подобное бывает?
– Еще как. Одно серое вещество. Без позвоночника.
Губы ее сжались в ниточку; я понял, что она говорила про Малькольма Понсико.
– Идеологическая слабость? – голос мой остался невозмутимо ровным.
– Идеологическая каша. Cher Эндрю, мозг без поддерживающего стержня составляет всего лишь половину нервной системы. – Вновь ее пальцы легли на мой рукав. – Но оставим все это, мы пришли сюда не для того, чтобы разрешить проблемы нашего общества.
– Да. Иначе нам придется здесь
Слабая улыбка. Коктейль был уже почти допит; Зина через соломинку шумно собирала со дна стакана последние капли. Неожиданно она перегнулась через разделявший нас стол, коснулась холодным кончиком языка моей щеки и провела им до мочки уха.
– Так зачем же мы здесь, Эндрю? – услышал я ее шепот.
– А как по-вашему?
Еще одно ледяное прикосновение, после которого она куснула меня за ухо. Я почувствовал боль. Зина придвинулась ближе, ее отдававшее легким запахом спиртного дыхание сделалось частым и прерывистым. Положив ладонь мне на щеку, она впилась зубами в мою нижнюю губу, чуть отстранилась, провела рукой от колена к бедру. Высокомерная и заносчивая, раздраженная и, очевидно, недобрая – но подобное ее поведение не могло, черт побери, оставить меня безучастным, поэтому когда рука Зины скользнула под стол, то обнаружила там именно то, на что все это и было рассчитано. Розовые губы моей собеседницы искривились в торжествующей улыбке.
Довольная, Зина выпрямилась в кресле, достала из сумочки помаду с компакт-пудрой и игриво посмотрела в зеркальце.
– А ты голодный, мальчик. Ты ставишь меня перед дилеммой морального порядка.
– О?
Зина улыбнулась своему отражению.
– Вопрос стоит так: либо я затрахаю тебя до полусмерти сегодня, рискуя превратиться в твоих глазах в пустышку, либо заставлю помучиться до тех пор, пока у тебя яйца не сведет, и только потом, если будешь себя хорошо вести, затрахаю до полусмерти – но голод твой так и не утолю. – Ладонь опять легла на мой пах. – Как поживаешь, гусак?
– Серьезная проблема. Обратись к специалисту по этике, – я осторожно убрал ее руку, – и позвони мне после того, как все взвесишь.
Зина смерила меня яростным взором, схватила пустой стакан и резко отвернулась.
Я увидел, как напряглись, а затем медленно расслабились мышцы ее шеи. С каким, однако, хрупким и легко ранимым созданием приходится иметь дело. От этого она становилась, пожалуй, еще опаснее.
– Отвези меня назад, мерзавец.
– Зина...
– Пошел вон!
– Тебе виднее.
Разгоряченный, я поднялся из-за стола, стиснув, уже без всякого притворства, челюсти. Она тоже попыталась выбраться из кабинки, но я заблокировал выход и пристально посмотрел ей прямо в глаза.
– Убирайся прочь с моего пу...
– Мисс Треть Процента, – хриплым голосом прошептал Эндрю, – уж не потому ли вы расстроились, что у меня на брюках не расплылось мокрое пятно? Бросьте, элите пристало быть более осторожной.
От моего тона Зину передернуло. Она попыталась ответить таким же твердым взглядом, но трепетавшие крылья носа и покрывшееся небольшими розовыми, как в начальной стадии экземы, пятнами лицо говорили о едва сдерживаемой буре. Губы нервно подрагивали, под тонкой блузкой воинственно топорщились маленькие груди.