Выживший в племени каннибалов
Шрифт:
Такое созерцательное, безмятежное восприятие и понимание красот скоро наскучило, ибо я вовремя заметил, что чуть не пропустил немаловажный фактор. Впору объявлять ЧП1. Коробки были намокшие, я начал их содержимое раскладывать на просушку и уже все окончательно высохшее сносить в пещеру для последующего сохранения от осадков, жгучего солнца и, кто его знает – кто судьбу ещё может предопределить – от возможных расхитителей. Лучше подстраховаться. Если существует гуманитарка – значит она кому-то нужна!
Большую часть времени каждого из дней – а они к счастью выдавались солнечными и безветренными – я тратил на эту работу. Труд адовый, но не аховый, считаю, почетный, больше обращая внимания не на нитки с иголками и
Еще до многих коробок с пуговицами, нитками и иголками, также с воздушными шариками руки не доходили, из-за очередности эту гору не трогал, и она лежала в стороне и ждала своей участи.
Работы по спасению продолжались много дней несмотря ни на что, хотя постоянно преследовала мысль: “а что, если этот труд впустую”. Ведь если не пустить гуманитарку по назначению сразу, сегодня, немедленно, гарантийный срок годности ее будет просрочен и на мне отзовется, как следствие, стихийным бедствием, которое мною посчастливится впоследствии коротко назвать дорогой в никуда или дорогой с односторонним движением опять же в никуда.
Рассказ о том, как я приобрел первых трёх спутников жизни
Двадцатый день ознаменовался тем, что меня неожиданно свалил сильнейший пароксизм лихорадки. Быстрый подъем температуры, беспамятство, обезвоживание организма и прочие болезненные прелести. Обманчиво безоблачное небо и сказочное побережье живописного острова. Под ясной лазурью небес таится страшное явление – коварная тропическая лихорадка, не щадящая даже самых сильных и здоровых людей. С этим демоном, погубившим не одну тысячу путешественников, исполненных надежд на будущее, в полном расцвете сил и молодости, бороться пришлось и мне. Я оказался бессилен против невидимого, но сильного врага, как слабое и беззащитное звено природы. Счастье, что пик акклиматизации пришелся чуть раньше и мой организм встретил болезнь во всеоружии, поэтому смог активно бороться с ней и мне не пришлось отдать Богу душу. По электронным часам я прикинул, что болезнь протекала пять дней, после которых я уже умудрялся как лунатик тыкаться в лес, чтобы добыть себе пищу или пойти к ручью утолить мучительную жажду. Хворь ещё несколько дней давала о себе знать своими мучительными возвратами.
В один из таких очередных приступов, когда дикий бред еще терзал мой истомленный болезнью мозг, судьба подарила мне спутников жизни.
Очнулся я на этот раз от поглаживания иссиня-чёрных рук по телу и почувствовал, как жидкость вливается в меня. Она была густая, приторно-сладкая и пахла цветами. Это был холодный млечный сок кокосового ореха. Открыв глаза, я увидел над собой лица склонившихся папуасов. Они визгливо переговаривались и с огромным интересом ощупывали мое лицо, плечи, руки, а когда я попробовал пошевелиться, заулыбались. Выражение лица первого близстоящего незнакомца после улыбки показалось мне довольно симпатичным, а два других лица рядом с ним, оказавшиеся на удивление миловидными, женскими, тем более. Одно взрослое, другое девочки. На шее у каждой висело по ожерелью, состоящих из продолговатых ракушек, спускавшихся на голые груди. Из других украшений на всех троих были кольца, браслеты и мохнатые с бахромой жгуты на руках и ногах. Тела негритянской крупной формы и индейские длинные волосы – вот что было броское и нелогичное в них. Но ещё примечательнее – тонкие, можно сказать, европейские лица, и губы не очень пухлые – не совсем негроидные. Самый большой дикарь был высокого роста, темно-шоколадного цвета, с матово-чёрными, долгими до плеч волосами, широким, но не сплюснутым носом, глазами, выглядывающими из-под нависших надбровных дуг, с большим ртом. Туземец явно был хорошо сложен и отличался достаточно развитой мускулатурой.
Яркая мысль пронзила меня – кого-то туземец напоминает. Не могу вспомнить, но хоть убей – знакомая личность! И туземка – тоже!
Вспомнил своих соседей!
– Ты похож на Семена Михайлича! – были мои первые слова.
Туземец широко улыбался и в подтверждение с удовольствием кивал головой.
– А ты на Анастасию Вотоцкую, – обратил глаза я на женщину.
Она не менее отчаянно кивала головой.
“Им что ни скажи, – подумал я, – всё будет правильно. – И отметил: – Главное, что они доброжелательны и участливы по отношению ко мне”.
Они отпаивали меня соком кокосовых орехов, пока я окончательно не встал на ноги. Этих чёрных миловидных человечков я назвал Хуан, Хуана и Хуанита. Имена им понравились и прилипли гармонично, так что они забыли свои прежние.
Первое, что я сделал после болезни, это в знак признательности надул воздушный шарик, перетянул ниткой и протянул Хуану.
– На. Нравится? Я тебе дарю.
Он, словно обжегшись, выронил его на землю. Не сводя глаз, он глядел на него, на его глянец, и всё не мог наглядеться досыта, и притронуться к нему хотя бы пальцем тоже боялся, словно это был предмет настолько священный, что простому смертному не подобало бы брать в руки, не осквернив его или себя. Ну, в точности, реакция как у большинства моих не приобщившихся к культуре развлечения соотечественников (в частности, с тёщей моего друга на его глазах приключилась точно такая же анекдотичная история, когда он разыграл ее в День смеха Первого апреля. Она, к несчастью, от подарка в виде летающего поросенка упала тогда в обморок.). И только Хуанита, со свойственной ей детской непосредственностью, схватила его и убежала в лес.
С пуговицами и иголками всё было понятнее. Мои спутники, попробовав иголки на язык, наколовшись до боли, проигнорировали их. Пуговицы тоже не вызвали ажиотажа, поскольку ракушки были предпочтительнее.
Наше дальнейшее общение было весьма интересным, живым и плодотворным. Несколько месяцев я спокойно наслаждался обществом этих туземцев. Приютивший меня остров они называли Кали-Кали. Хуан, Хуана и Хуанита устраивали тематические сценки, где разыгрывали передо мной уроки папуасского языка, чему я им был бесконечно благодарен. Узнавал всё больше о их жизни, что они принадлежат племени масоку. А я им всё пытался втолковать, каким образом попал на остров, про жестокий прилив с отливом, о том, какой разгильдяй оказался капитан корабля, оставивший меня одного без нужных вещей, при этом неистово бил себя в грудь. Видимо оттого, что я часто и эмоционально повторял слово “капитан”, они назвали меня Капитана. Что мне не совсем нравилось, и я хотел искоренить это слово и заменить на “Путешественник”, но вытравить “Капитана” так и не сумел, видимо “Путешественник” было длинное слово и сложным по произношению. Так и пошло имя гулять по острову. Но когда требовалось особое уважение ко мне, мои туземцы в редких случаях сами переходили на ломаный “Путешественник”.
Иногда они проявляли излишнее любопытство и спрашивали, поднимая вверх воздушный шарик:
– Что это такое?
Первое время я умудрялся обходить острые углы, применял нейтральные жесты и при этом просто натягивал его на палец. Ничего подобного у них в жизни не было, и демонстрация производила впечатление.
Но вопрос повторялся, и я в который раз отвечал бодро:
– Это клево! Это супер-пупер! Это круто! – при этом горделиво поджимал губы и резко вздымал голову.
До их ума что-то доходило, но тяжело и долго, а возможная полезность, неясная направленность, непонятная премудрость и предметность изделия их увлекала.
– Что это такое? – снова и снова возобновляли они вопрос. Когда уходить от него стало невозможно, я перестраивался и уже говорил, будь что будет, следующее:
– Это незаменимая в жизни вещь.
– Почему?
– Эта вещь ещё больше сближает мужчин, женщин и детей между собой.
– Зачем?
– Они боятся друг друга, бывают перекосы в семейной жизни, и теперь в их отношениях наступает счастливый радостный момент, когда не надо ничего бояться.
– А чего не надо бояться?