Выживший. Чистилище
Шрифт:
На следующий день вновь дежурил тот самый немолодой надзиратель лет пятидесяти. Дождавшись, когда он заглянет в глазок, я спросил:
– Товарищ лейтенант...
– Сержант я, - ответил тот, но видно было, что слегка польщен.
– Товарищ сержант, вот я сижу тут, как орел молодой в темнице сырой, и мучаюсь догадками.
Молчит, но глазок не закрывает. Видно, заинтересовался, ждет, что я дальше скажу.
– Не могу понять, за что меня сюда определили? Если бы хоть знал, то, может быть, пребывание в карцере показалось бы не таким тягостным.
– А то
– Клянусь!
Зрачок на какое-то время пропал из дыры глазка, похоже, надзиратель оглядывался, потом появился снова.
– Пузырева бил?
– Которого в госпиталь увезли с пробитой головой?
– Ага, его. Этот-то Пузырев, когда очнулся, на тебя и показал.
– Как он мог показать?! Я ведь в лежку был, после допроса пошевелиться не мог!
– Ну, это уже не ко мне. За что купил - за то и продаю.
Надзиратель ушел, а я остался вновь наедине со своими мыслями. Вот же сука этот Пузырев! Гадом буду, вернусь в камеру - еще раз по больной башке ему настучу. Хотя еще неизвестно, когда он сам-то из больнички выйдет, на мой взгляд, ему постельный режим был обеспечен на месяц как минимум. Ну, может, еще встретимся.
В карцере я пробыл ровно неделю, после чего меня, малость неухоженного, но все еще бодрого, вернули в общую камеру. На прощание я мысленно пожелал Бармалею удачи. Он-то остается в одиночке, бедолага, до следующего постояльца, который может оказаться не таким добрым, как я. Возьмет - и смахнет паутину вместе с Бармалеем.
Меня сразу обступили старые знакомые, коими я считал комбрига, артиллерийского инженера и еще нескольких человек.
– Ну как вы там? За что вас в карцер?
Пузырев, как я и предполагал, еще не появлялся, а его подельники во главе с Костылем затихарились в 'блатном углу'. Косясь в их сторону, я негромко поведал причину моего заточения.
– Вот же сволочь!
– с чувством выдохнул Куницын.
– Жаль, что мы его не добили.
– Тогда было бы еще хуже, - взвешенно ответил я.
– Репрессии для отдельно взятой камеры последовали бы такие, что мама не горюй. Всем бы досталось, кроме этих.
Я кивнул в сторону напряженно прислушивавшихся к нашему разговору уголовников, которые тут же сделали вид, будто заняты перекидыванием затертых до сальности картишек.
– Теперь, если что, могут и срок накинуть, - покачал головой Павел Иванович.
– Пусть сначала докажут, что это он бил, - вставил Кржижановский.
– Неужто они поверят словам какого-то уголовника, который в темноте даже и не видел, кто его лупит?! Если надо будет - я выйду и скажу, что это моих рук дело. Тем более что я действительно принимал участие в этой схватке.
– И я присоединюсь, - это уже инженер.
– А я предлагаю придерживаться версии с падением с нар, как сразу сказал Куприянов.
Коган смотрел на нас, как воспитатель в детском саду смотрит на своих маленьких подопечных, сказавших какую-то глупость.
– Нет, ну а что, не знаю как вас, а меня на допросе по поводу этого события не спрашивали, они под меня как вора и антисоветского элемента копают, им не до таких мелочей. Вас спрашивали? Тоже нет? Вот, значит, можно сейчас всем скопом сговориться, что этот ротозей во сне свалился с нар головой вниз.
– А я надзирателю в карцере сказал, что в своем физическом состоянии не мог принимать участия в ночном побоище.
– Ну, про побоище вы зря, конечно... Может быть, этот надзиратель уже и забыл, что вы ему сказали.
– Костыль наверняка все рассказал, его тоже на допрос вызывали. Да и Попов тогда заявил, что не верит в историю с падением со шконки.
– Ладно, черт с ним, с Пузыревым... Вы-то тут как без меня?
– поинтересовался у сокамерников.
– Я смотрю, Феликс Осипович, вы прихрамывать начали...
– А, - махнул комбриг рукой.
– Снова били, лупцевали палкой по пяткам. Кости, вроде бы, целы, а все равно больно. Особенно левая нога хромает.
– По-прежнему стоите на своем?
– Стою за правду, и менять свою позицию не собираюсь.
– А у меня бывшую жену арестовали, с которой я второй год в разводе, - вздохнул Куницын и добавил.
– Следователь у меня не зверь, с ним и по душам поговорить можно, вот он и сообщил на допросе. Баба-то с характером, что уж тут, тяжеловато с ней было жить, но все равно жалко. Я спросил у следователя, что там с нашим общим сыном, говорит, бабка забрала, то бишь ее мать.
– Я слышал, уже и детей врагов народа арестовывают, - вставил Коган.
– А их-то за что?
– изумились одновременно комбриг с инженером.
– Да все за то же, потому что состоят в родственных связях с вредителями и троцкистами.
– Сталин же еще два года назад сказал на совещании передовых комбайнеров, что сын за отца не отвечает!
– Ха, ну честное слово, вы как дети! Сказать - одно, а законы пишут другие люди. Вот и увозят 'воронки' подростков.
– Так уж и подростков?
– Вы, наверное, незнакомы с последней редакцией статьи 12 УК РСФСР от 35 года. Поправки разослали только судьям и прокурорам. А у меня деверь в помощниках могилевского прокурора, он и рассказал... В общем, сейчас несовершеннолетние, достигшие двенадцатилетнего возраста, и уличенные в совершении краж, в причинении насилия, телесных повреждений, увечий, в убийстве или попытке к убийству, привлекаются к уголовному суду с применением всех мер наказания. Включая высшую меру социальной защиты.
– Но при чем здесь дети врагов народа?
– Э-э, так тут можно подвести под любую статью, было бы желание. Отец твой троцкист, а ты замышлял убийство Ежова. Мальчонку иди девку запугать - много ума не надо, все подпишут. Вот тебе и расстрельная статья. Правда, лично я не слышал, чтобы расстреливали, хотя, выходит, теоретически могут.
– Страшные вы вещи говорите, товарищ Коган, - покачал головой инженер.
– Так что ж теперь, в страшное время живем.
– В непростое, - поправил комбриг.
– Трудное и непростое. Наша страна окружена внешними врагами, да и внутри еще не всех вывели. Много желающих вставить палки в колеса молодому советскому государству, набирающему ход и грозящему капиталистам мировой революцией.