Выживший
Шрифт:
— А почему ты спрятался в книжном?
— Я здесь работаю. Взял на год отпуск перед учебой. Колумбийский универ — дорогая штука. Теперь работаю в Мидтауне, продаю книги дядечкам в костюмах и тетечкам на шпильках. Зато не завишу от родителей, тусуюсь с друзьями и все такое.
— Хорошо устроился.
— Ага, — хохотнул Калеб. — Я доволен. Ничего сложного, между прочим. Правда, мама слегка в шоке, а папа — в бешенстве. Еще бы, он же крутится в издательском бизнесе.
— Издает книги?
— Раньше издавал. Теперь продает.
— Тоже
— В общем–то, да, — снова рассмеялся Калеб. — Только он директор концерна, которому принадлежит издательский дом и еще куча всяких других компаний: оборонные и космические предприятия, заводы по производству красок и ковров — обычный дьявольский конгломерат. Вся его жизнь проходит в круглосуточной медитации над биржевыми индексами.
— Что–то твои взгляды не тянут на истинно американские.
— Знаю. Просто обидно, до чего мы докатились.
Я не понял, имел он в виду жизнь до атаки или после.
— Почему отцу не нравится твоя работа?
— Отцу? Он считает, что его сын достоин лучшего, и боится, что я увязну в этом магазине, вместо того, чтобы грызть гранит науки в университете. Мама согласна с ним, но пока молчит. У отца что на уме, то и на языке, а мама втихаря пытается женить меня на толстозадой дочке какого–то важного сукина сына. Поэтому я стараюсь лишний раз у предков не показываться, хотя снимаю квартиру в двадцати минутах ходьбы их дома. Знаешь, в прошлом году я больше общался с матерью на фейсбуке, чем вживую. Правда, забавно?
— Ну да, — ответил я. Мне нравилось, что Калеб говорит о родителях в настоящем времени. — Предки держали тебя в ежовых рукавицах до конца школы, а потом ты дорвался до свободы?
Он покачал головой.
— Я учился в частной закрытой школе. Как мой отец, как его отец, как отец его отца.
— Понятно.
Вблизи, при неярком свете, были заметны большие черные круги у Калеба под глазами, будто он всю жизнь не высыпался. Наверное, раньше, до атаки, он был довольно замкнутым, тихим парнем. По крайней мере, именно так он выглядел. А катастрофа стала его личной удачей, как бы кощунственно это ни звучало: теперь, если хватит сил, он может разорвать круг.
Хотя откуда мне знать. Вдруг все совсем не так.
Он мог быть душой компании, завсегдатаем вечеринок, отличным сыном — да кем угодно, только не одиночкой. А случившееся все перевернуло с ног на голову.
— И как, австралиец Джесс, нравится тебе в Нью–Йорке?
— Ага. Вернее, до атаки мне здесь нравилось гораздо больше.
Калеб рассмеялся.
— А люди? Эгоисты, индивидуалисты, думающие только о себе и о своих проблемах.
— Я не заметил, — сказав это, я попытался вспомнить что–то подобное, но со мной никто себя так не вел: мне попадались только добрые, участливые нью–йоркцы, готовые помочь.
— Ты просто не успел таких встретить. Слишком мало здесь прожил. А еще, американцы любят австралийцев.
— Мы же поддерживали вас во всех ваших войнах.
— Спасибо большое, — съязвил Калеб. — А если серьезно, Нью–Йорк —
Разные социальные уровни, разные миры. Неприятие других. Перед глазами у меня вспыхнула картинка.
— Странные штуки происходят на свете, правда?
— Правда.
Калеб сидел над пустой тарелкой, и по взгляду было понятно, что он сейчас где–то далеко, что его безмятежность — напускная. Затем, перебрав на столе несколько коробочек и баночек с лекарствами, он взял оранжевый пузырек, вытряхнул из него две маленьких белых таблетки и проглотил.
— От колена, — объяснил Калеб и обвел глазами комнату то ли с чувством гордости, то ли сожаления. — Я люблю этот магазин. Общаюсь с людьми, которые мне приятны, домой работу не беру — только если почитать свежие книжки. Мне не хотелось сразу уходить с головой в учебу, тем более, я еще вообще не решил, чем заниматься. Вернее, мне хотелось попутешествовать, только вот теперь…
Я посмотрел на магазин — стеллажи с книгами растворялись в темноте.
— Хорошая работа. Я люблю читать. Особенно комиксы. И у меня есть «Сиддхартха», — сказал я.
Книга Анны. Помню, она рассказывала о ней. И положила внутрь записку: там говорилось, что это любимая книга ее отца. Перед глазами встал аккуратный почерк Анны. А где сейчас эта книга? Давала ли она мне ее на самом деле? Еще Анна любила «Гордость и предубеждение». Вернусь домой и обязательно начну читать — буду вспоминать Анну.
— Очень тонкая вещь, — заметил Калеб. — Я вообще могу читать днями напролет, но еще мне нравится писать — когда есть настроение.
— А что ты пишешь?
— Работаю над серией комиксов. Вполне возможно, получится целый графический роман.
— О чем он?
— Пока рано об этом говорить. Все герои обладают сверхспособностями: используют свой мозг гораздо эффективнее обычных людей. В общем, про суперлюдей. У нас охотно покупают всякую чепуху: в основном, сентиментальные любовные романы и слезливо–сопливые истории, а хорошо написанных книг с захватывающим сюжетом не хватает. Но моя писательская карьера в самом начале, а деньги зарабатывать надо.
— Уже не надо, — ляпнул я и тут же пожалел.
Мы не говорили об этом, хотя каждая реплика нашего разговора, каждая проведенная здесь минута свидетельствовали об одном: Калеб изо всех сил старается не замечать, что произошло с миром вокруг нас.
Вот он сидит передо мной и бодро делится, чем будет заниматься, как напишет книгу. Неужели он не видит разрушенного города? Неужели думает, что все будет как раньше?
— А вообще, можно основать компанию и продавать свои книги в электронном виде: для айподов и подобных устройств. Ну а твои планы?