Выживший
Шрифт:
— В смысле, чем я хочу заниматься?
Скатав из салфетки плотный шарик, я бросил его в стену, а Калеб поймал. Хотелось ответить: «Какая теперь разница», но разница была. Рядом с Калебом мне казалось, что завтра утром мы проснемся, и все будет по–старому. Это ощущение не имело ничего общего с отрицанием действительности — появлялось ощущение, что все возможно.
— Два года назад, — сказал я, — мне хотелось служить в военной авиации, стать летчиком–истребителем и, возможно, пойти оттуда в политику.
— А теперь?
— Не знаю. Кажется, после всего, что я видел… — с этими словами я махнул рукой в сторону окна. — Не знаю. Хочу как–то помочь. Я даже не понимаю, что такое «теперь»…
Калеб кивнул. Мы молча смотрели на мерцавшую между нами свечу.
— Хочется создавать, — тихо произнес Калеб, — создавать то, что не исчезнет бесследно. Творить вещи, которые заставляют людей думать, не дают готовых ответов.
Мы вели настолько обычный разговор, что было сложно поверить в его реальность. То есть, мне, как и моему собеседнику, нравилось искусство, нравились книжки, только они ли теперь были нужны?
Так мы просидели довольно долго. Казалось, еще чуть–чуть, и наша беседа коснется неловких для обоих тем — в первые двенадцать дней такое со мной бывало не раз. Если за манерами Питера Пэна в Калебе прятался мрачный депрессивный тип, я не желал об этом знать. Ведь может у меня быть друг, которому от меня ничего не надо, у которого могу брать я сам — чтобы убежать от реальности.
17
— Нет! — заорал я и рывком сел на постели. Надо мной стоял Калеб и тряс меня за плечи.
— Все нормально? — спросил он.
Я кивнул, и он отошел.
Я взмок от пота. Сквозь шторы пробивался дневной свет.
— Сколько времени? — громко спросил я.
— Начало одиннадцатого, — ничуть не тише ответил Калеб.
— Сколько?!
Я нашел на полу часы: почти одиннадцать.
Снова, снова я опоздал к Фелисити.
Черт!
Даже если она была жива, нашла мою записку и решилась придти к назначенному времени, то, дважды не найдя никого в условленном месте, в третий раз она придет навряд ли.
Я лег на спину, обхватив голову руками. Разочарование из–за того, что я проспал, постепенно сменилось воспоминаниями о ночном кошмаре. Я попытался отогнать их, но тщетно. Снова, как наяву, я переживал мучившие меня ужасы. Мы были вчетвером: я, Калеб, Рейчел и Фелисити. Убегали, но не от охотников. Все происходило где–то в верхней части Манхэттена. Мы бежали на север, чтобы выбраться из города, а за нами гнались на лошадях военные.
Я сел, постарался отдышаться. Быстро оделся. Калеб стоял на открытой террасе — крыше магазина — и в бинокль наблюдал за городом. Солнце высоко поднялось и ярко светило в почти безоблачном небе.
— Ты смотрел «Рассвет мертвецов»?
Я подумал, что Калеб старается с помощью шуток и чувства юмора не сойти с ума от страха.
— Фильм о зомби?
— Да, — он смотрел на кучку ослабевших охотников, которые пили из огромной воронки посреди Парк–авеню. — Помнишь сцену на крыше торгового центра и чувака, который прятался в оружейном магазине?
— Ага, — улыбнулся я. — Они выискивали среди зомби двойников знаменитостей.
— А чувак из оружейного их «снимал» из ружьишка, — засмеялся Калеб и протянул мне бинокль. — Ну–ка, глянь вон туда, — показал он рукой.
Я отрегулировал резкость.
— Билл Клинтон.
— Ни фига себе! — не удержался я. А что, это вполне мог быть бывший президент. — Правда, худоват.
— После пары недель на одной воде…
— Рядом с ним, в голубой куртке, — сказал я, возвращая бинокль.
— Ну да… — протянул Калеб. — Это вряд ли.
— Она самая. Леди Гага.
— Молодец.
Калеб отложил бинокль, сделал глубокий вдох и обвел взглядом то, во что превратился его город. Где–то в северной части, может, в Гарлеме, бушевал пожар: в небо поднимались клубы густого черного дыма.
— Чем дольше смотришь, тем больше ненависти испытываешь… — сказал он.
— Как ты думаешь, кто это сделал?
— Ну, только если предполагать, — задумчиво произнес Калеб, потирая подбородок. — Это что–то вроде проекта «Дхарма»…
— Мда, — сказал я и засмеялся, сообразив что Калеб имеет в виду один из моих любимых сериалов — «Остаться в живых». — Ты хочешь сказать, что в конце мы все умрем?
Я произнес эту фразу вслух, и мне стало не по себе, но Калеб воспринял ее как шутку.
— Ага, какая–нибудь задница вроде этого обязательно случится, — ответил он. — Наверняка я знаю только одно: если эта инфекция — разновидность зомби–чумы, то она должна быть классифицирована как эпидемия шестого класса опасности.
— Как это?
— Судный день и конец света. Это самый худший класс опасности.
— Откуда ты знаешь?
— Посмотри вокруг.
— Откуда ты знаешь про номер класса?
— Прочитал в книжке про защиту от зомби.
— И слушать не хочу, — сказал я.
Мы вернулись в магазин.
— Я не шучу. Я тут жил столько времени совсем один, так почему было не почитать, что писатели понапридумывали про борьбу с зомби? Очень, кстати, полезная информация, — поделился Калеб, пропуская меня на лестнице. — Ты в курсе, что истории про зомби восходят к религиозному культу вуду, корнями с Гаити…
— Но эти люди — не зомби.
— Полузомби–полувампиры. Да какая разница. Причина в сильнейшем вирусе, — рассуждал Калеб, пока мы спускались на первый этаж. Внизу он остановился и, выставив винтовку в торговый зал, долго и внимательно прислушивался. — Кстати, они вполне могут оказаться бессмертными. Этот гарвардский дядька в своей книжке рассказывает — хоть он и надутый умник, конечно, — как ездил на Гаити изучать токсины, при помощи которых людей превращают в…
— Я правда не хочу об этом знать, — оборвал его я. — Слушай, Калеб, мне нужно отнести Рейчел сумки с едой.