Выживший
Шрифт:
Отсюда было недалеко до здания ООН: вполне возможно, оно разрушено или выжжено изнутри, как другие. Там не осталось никого из тех, с кем я познакомился в лагере. А может, кто–нибудь остался: мертвый, искалеченный, окоченевший — так еще хуже. Мне хотелось помнить это место и связанных с ним людей такими, какими я помнил их сейчас. Так Калеб помнил родителей. Получается, я заставил его думать о них, заставил идти проверять, что с ними случилось? А что с ним будет после того, как он все увидит? Реальность вокруг нас страшнее самого изощренного вымысла.
С облегчением я понял, что штаб–квартира ООН осталась
Квартал между Пятьдесят девятой и Шестидесятой улицами выглядел так, будто на дорогу пытался приземлиться большой самолет. Прямо посреди проезжей части лежал огромный реактивный двигатель с меня ростом, два квартала зданий по обеим сторонам дороги превратились в руины. От самолета — теперь и не понять, военного или гражданского — мало что осталось: краска обгорела и слезла, листы обшивки висели лохмотьями, крылья превратились в два искореженных металлических скелета.
Я попытался пройти напрямик, но толстый слой снега слишком хорошо маскировал ямы и пустоты в завалах. Рисковать не стоило — лучше обойти.
Я развернулся. Охотники.
Четверо, нет, шестеро. Все мужчины, еще молодые, чуть старше меня, очень худые, изможденные, с глубоко запавшими глазницами, кажущимися почти черными в лунном свете. Успели заметить меня? Идут за мной? Выслеживают, охотятся?
Распределение наших ролей в пищевой цепочке не вызывало никаких сомнений, так что у меня был только один вариант: повести себя как жертва, которая вот–вот станет пищей, но совсем этого не хочет. Я пригнулся к земле и побежал.
34
Но далеко я уйти не смог. От ужаса ноги не слушались, и я просто спрятался среди завалов совсем рядом с тем местом, где видел охотников, и сидел тихо–тихо, стараясь не дышать. Прямо передо мной из–под снега торчала замерзшая рука — синяя, как ночное небо. Меня затошнило от страха — совсем недавно я обнаружил за своим организмом такую особенность. Изо всех сил я подавлял позывы к рвоте. Горло сдавило железной рукой, из глаз текли слезы.
Охотники были рядом, совсем рядом: я слышал шаги, слышал невнятное бормотание. Нас разделял совсем тонкий обломок то ли крыла, то ли фюзеляжа.
Я закрыл глаза и превратился в слух: сколько их? Вот один, второй, третий, четвертый… Получается, их было четверо, не шестеро? Если они окружат меня, я окажусь в ловушке, потому что за спиной лист холодного металла и бежать будет некуда.
Когда–то я смотрел фильм, в котором самолет упал в отдаленных заснеженных горах Южной Америки, может, в Андах. Фильм был основан на реальных событиях. Выжившим в катастрофе пришлось есть замерзшие трупы других пассажиров, чтобы не умереть. Интересно, Калеб знает про этот случай? Многие из тех, кто не погиб сразу, потом все равно умерли от ран и холода. А спаслись только те, кто питался человеческой плотью. Они провели в горах, на морозе, больше двух месяцев.
С каждым мгновением я лучше слышал охотников: шарканье ног, тяжелое дыхание. Я вцепился в кусок металла — все же это крыло: главное осторожно, чтобы оно не утратило шаткое равновесие и не съехало в яму, наполненную снежной жижей. За крылом меня не видно,
Чем дольше я неподвижно стоял, вжавшись спиной в ледяной металл, тем лучше видел в темноте. Картина, развернувшаяся вокруг, наталкивала на мысль, что крушение самолета не было случайным: будто он упал специально, чтобы уничтожить как можно больше людей. На «новой земле» больше вообще не происходили случайности.
Как–то странно, что на мертвый город вдруг свалился с неба самолет. Может, пилоты не знали, что тут произошло, или внезапно кончилось горючее, и они пытались приземлиться? Вряд ли. Готов поспорить на что угодно — самолет сбили.
В первые дни после нападения я несколько раз слышал реактивные самолеты, а один даже на двенадцатый день.
Как легко было бы выплеснуть злобу на охотников. Я могу вернуться в Рокфеллеровский небоскреб или пойти в магазин к Калебу, набрать оружия и начать отстреливать их одного за другим. Чем больше жестокости я проявлю, тем в большей безопасности буду. Я легко смогу убить даже самых хитрых, самых сильных охотников. А что? У меня есть такое право, я ведь знаю, кто я такой. Я выживший!
Черт! А они? Кто тогда они?
Я вспомнил охотника, которого видел с небоскреба. Я тогда выделил его лицо среди десятков таких же, страждущих крови. Он воплотил все мои страхи. Калеб говорил, что настоящий враг — это вирус. Наверное, если будет надо, я смогу убить того охотника, а вот как быть с вирусом?
Я отключился от реальности, от звуков, которые казались мне чавканьем ртов, вгрызающихся в человеческие тела.
Я представил Калеба с огромной винтовкой: вот он подымает ее и одного за другим убивает этих монстров, но воображение вдруг отказалось повиноваться мне, и я увидел, как наводняют улицу охотники — появляются из–за домов, из переходов метро. Рано или поздно их станет слишком много, и мы проиграем.
Чертов город! Хочу, чтобы он провалился сквозь землю вместе со всеми потрохами! И пусть прихватит с собой тех, кто все это устроил, тех, кто довел нас до такого!
Тех, кто мириады человеческих клеток разложил на углерод. Зачем, зачем они это сделали? Ведь так нельзя!
Хотелось оказаться где угодно, только не здесь.
Я простоял так минут пятнадцать, прислонившись спиной к металлической обшивке, чтобы ледяной алюминий не обжигал лицо.
Я вглядывался в темноту, но не видел признаков движения. Вслушивался, но ничего не слышал. Пусто. Я медленно сполз вниз и сел на край какой–то кучи мусора. Ноги чуть–чуть не доставали до лужи с пепельно–снежной жижей. Руки безвольно повисли вдоль тела.
Неудобно подогнутые колени болели, пальцы на левой руке покраснели и опухли. Я посмотрел на голые руки — они дрожали от холода — и натянул перчатки. Снова уставился в пустоту, ловя каждое движение, каждый шорох. По улице след в след пробежали две собаки. Где–то далеко на юге раздались ружейные выстрелы.
Я быстро пошел на восток. Луна хорошо освещала дорогу. На углу Лексингтон–авеню и Семьдесят первой улицы горел дом: сигнальный костер в пять этажей. Хищные языки пламени вырывались из окон и проема входной двери. Скоро пожар, подобно раку, захватит соседние дома. Я посветил фонариком на сложенную карту: дом семьи Калеба находился на квартал восточнее.