Выживший
Шрифт:
Метрах в пятидесяти появились два человека. Я не сразу понял, охотники это или выжившие, но когда они остановились и, по очереди нагибаясь к сточной канаве, чтобы попить, стали смотреть на пожар, сомнений не осталось.
«Глок» я держал в правой руке, а левую не чувствовал от холода. Я вообще ничего не чувствовал.
Обернувшись, я увидел на фоне красно–оранжевого зарева двух несчастных охотников. Они стояли там, где еще недавно стоял я, и смотрели на языки пламени, согреваясь его теплом. Не такими уж и разными мы были. И я четко понял то, что и так, в общем–то, было ясно: никогда, ни при каких условиях я не стану нападать первым.
Фонариком я выхватывал номера домов на зеленых навесах над подъездами. Где–то здесь должен быть мой друг.
Я проходил дом за домом, вглядываясь в каждый подъезд — пусто. Только немые улицы с холмиками обледенелых и засыпанных снегом трупов.
Неужели так все и кончится? Вот так просто? Этот мир будет поглощать нас одного за другим, пока не сожрет всех.
Я постарался отогнать от себя эти мысли. Было холодно, очень холодно. Я шел на юг, смотрел по сторонам, и заставлял себя думать о том, что скоро мы выберемся из Нью–Йорка и отправимся на север, оставив все ужасы позади.
На противоположной стороне улицы разбилось стекло. Щелкнув фонариком, я заскочил под первый попавшийся навес, вжался в стену и, зажмурившись, прислушался.
Из подсознания упрямо выплыла давняя картинка: тот охотник, оторвавшийся от теплой кровоточащей раны и смотревший прямо мне в глаза. Я никогда не забуду его лицо: оно стало для меня воплощением мирового зла, воплощением смерти.
Ледяной холод, идущий от промерзшей кирпичной стены, пробирал до костей даже сквозь теплую одежду.
Снова воцарилась абсолютная тишина. На снегу играли красноватые блики пожарища. Набрав в легкие побольше воздуха и выставив вперед фонарик и пистолет, я отошел от стены и заглянул в подъезд. На меня смотрело дуло винтовки.
— Пожалуйста, не стреляйте!
35
— Джесс?
— Калеб! — радостно заорал я. — Убери винтовку.
Он послушался, и я направил фонарик в вестибюль. Кроме нас — никого. В куртке нараспашку, с заплаканным лицом, он с силой пнул кофейный столик, затем стал бить прикладом по стенным панелям, проламывая пластик. Я решил не останавливать его: пусть выпустит пар, пусть разрядится. Одно за другим осыпались стекла.
— Калеб…
Калеб, лупивший кулаками по обшивке, попал по деревянной планке и, вскрикнув от внезапной боли, сполз спиной по стене. Он сидел на корточках, спрятав голову в коленях, и рыдал в голос. Я смотрел на него и не знал, что делать. Дверь была открыта, и я постоянно оглядывался на темную улицу.
— Их нет, их нет! — повторял Калеб. Наконец, он перестал плакать, встал, поднял винтовку и вышел на улицу. Я последовал за ним.
— Калеб, друг, мне очень жаль, — сказал я.
Он не ответил, только закашлялся и зашмыгал носом. Затем прицелился и выстрелил в машину, направил винтовку на ближайший дом и пошел стрелять по всему подряд, выбивая штукатурку со стен, круша стекло и металл. Когда патроны кончились, Калеб вытащил из кармана еще горсть и быстро перезарядил оружие.
Я дернул вверх молнию на куртке и поспешил за ним. Он направлялся к горящему зданию на углу. Лишь бы те безвредные несчастные охотники успели оттуда уйти! Надо было как–то отвлечь Калеба, направить его гнев на что–то другое. Я прекрасно знал, что пережив подобную потерю, меняешься навсегда.
— Калеб, послушай, — сказал я, крепко взяв его на плечо. — Мне нужна твоя помощь.
Он вырвался резким движением.
— Помощь? Чем я тебе помогу? Я даже родителям не сумел помочь!
— Калеб…
Он развернулся ко мне и толкнул меня в грудь.
— Это ты! Ты заставил меня! — орал Калеб, глядя мне в глаза, — Лучше бы я не знал, не видел, что с ними случилось! Зачем ты заставил меня!
Моего друга терзала, рвала на части злоба.
— Тебе нужно было туда сходить.
— На хрена?!
— Рано или поздно ты бы узнал. Ведь это твой город и нельзя делать вид, что все как раньше.
— А ты думаешь, я не понимал, что случилось? — спросил Калеб немного спокойнее и сделал пару шагов от меня.
Я сел прямо на снег. Посмотрел на залитое лунным светом лицо товарища и сказал:
— Сейчас тяжело и будет еще тяжелее, но потом станет легче.
Калеб молчал.
— Случилась самая настоящая трагедия. Мне тоже тяжело, но я могу только представить, что чувствуешь ты. Сейчас очень многое зависит от твоего решения. Решать только тебе, но я прошу, останься с нами, ты нам нужен.
Калеб отвернулся и пошел вперед, остановился. Выстрелил по машине — один раз, как–то вполсилы. Злость отпускала его. Он протянул мне руку и помог подняться.
На следующем перекрестке мы остановились, и в этот миг я уловил далекий, еле слышный звук. Посмотрел на небо: опять самолет или мне послышалось?
— Калеб, послушай!
Я выключил фонарик. Мы с Калебом стояли посреди Парк–авеню лицом к югу. В ярком лунном свете было очень хорошо видно, во что превратился город.
— Слы…
— Тсс, — прошипел Калеб, склонив голову набок.
Он тоже слышал: нарастающее гудение в ночной морозной тишине.
Холод пробирал до костей, навалилась какая–то неодолимая тоска. Где–то на юге прозвучал сильный взрыв — и еще секунд двадцать или полминуты шла цепная реакция: с интервалом в секунду раздавались взрывы потише. Задрожала под ногами земля. На какой–то машине завыла сигнализация. Мы не знали, что именно рвануло, но взрыв этот точно не означал ничего хорошего.
— Бежим! — крикнул Калеб и сорвался с места. Я за ним.
Мы забежали за врезавшуюся в тротуар машину. Парк–авеню горела: оранжевые языки пламени лизали здания, поднимался в небо густой черный дым, время от времени сыпались снопы голубых искр.
— Смотри туда, — дернул меня за рукав Калеб.
Я сразу же узнал машину.
— Это второй грузовик, первый взорвали, когда я нашел Фелисити.
— Я не совсем про него.
— А про что?
— Гудит, как дрон, — сказал Калеб, высовываясь из–за багажника. Грузовик был в трех кварталах от нас и двигался с выключенными фарами, вслепую.