Выжженный край
Шрифт:
Так она и на собрании выступила, с такими мыслями. Но Вьен — тот на все смотрел иными глазами. Опыт у него был значительно больше, следовательно, больше он и в жизни понимал. Он не только утешил Кук, но и сказал, что сделано уже очень много и нечего впадать в уныние. Конечно, и предстоит еще немало, но все же время и раны людские подлечит, а тогда и работать будет легче, и все остальное наладится: и жилье будет, и поля без мин, и урожай на них.
— Разве мы, вьетнамцы, так уж к голоду непривычны? — сказал он. — Из поколения в поколение с опаской на поле
Ог повернулся к Хьену:
— Пока не разминируем поля, нельзя считать, что сюда мирная жизнь пришла. Вот-вот трактористов из провинции пришлют. Я вижу, как ребята из К-1 стараются. И все же хочу просить им напомнить: сейчас только от них зависит, поверят ли вернувшиеся сюда люди в новый строй или пет. Главное для нас сейчас — сделать так, чтобы эти мертвые земли ожили, дали урожай, чтобы на них можно было без опаски строить дома, рожать детей и спокойно жить!..
Это было общее стремление — сделать так, чтобы следующий урожай можно было собирать на поле «Подножие облачков», чтобы накормила всех досыта обновленная земля. И старались всем миром — едва рассветет, выходили на поле, назад возвращались поздно ночью.
В село приехала бригада трактористов. Появились новые лица. Но хоть и были они незнакомыми, «новенькими», быстро сдружились с местными, потому что все, как один, были молоды и отличались общительностью и веселым нравом. Они тоже отправлялись в поле засветло, шли веселой гурьбой, обняв друг друга за плечи, в темно-синих, перепачканных мазутом и землей комбинезонах. Любили петь, и песни их часто разносились над селом. Жили они в пустовавших нока что домах, чьи хозяева еще не вернулись с Юга.
Трактористы делали свою работу сноровисто и споро, но неожиданно все застопорилось. Подошли к той части поля, которая вся была изрыта воронками от бомб. Так и столкнулась Кук с новыми треволнениями — где взять людей на то, чтобы засыпать воронки?
…На рассвете Кук разбудил сильный взрыв. Поле «Подножие облачков» было укрыто плотной пеленой тумана. Кук увидела едва различимые в тумане фигуры — бойцы К-1 шли на свои участки. Позади шагал высокий военный, Кук по походке узнала Хьена. Бойцы быстро скрылись в тумане. Где-то там, в самом конце поля, они продолжат свою работу.
А со всех сторон уже неслись привычные теперь утренние звуки: ревели выходящие в поле тракторы. Туман прорезал слепящий свет фар.
Кук еще раз посмотрела в ту сторону, где скрылась высокая фигура Хьена. Потом поднялась, оправила одежду — ее подгонял призывный рокот тракторов, — поправила волосы. До чего же они стали жесткими, все в земле. Ведь теперь и ночи на поле проводили, а Кук не отставала от других.
Рядом с ней виднелся след огромной, только
Прямо перед Кук, спиной к ней, сидела высокая женщина в брезентовой робе. Сзади роба у нее была мокрой от росы, под мышками виднелись темные круги от заливавшего днем пота. Женщина раздирала солдатский матерчатый башмак, чтобы развести огонь и вскипятить воду. Вода была в солдатской фляжке. Оба этих «трофея» некогда принадлежали какому-то марионеточному солдату, женщина нашла их вчера здесь, в воронке от бомбы.
Широко зевнув, она повернулась к Кук и сонным голосом сообщила:
— Скоро светать начнет!
— Что вы делаете? — спросила ее Кук.
— Я-то? Да вот воды хочу вскипятить. Иди сюда, погреешься и горяченького хлебнешь, усталость как рукой снимет. Да, бомбу сбросить не долго, а вот закопать — смотри, что делается: почти полсотни нас старалось и еле-еле за полночи справились!
Она подложила под фляжку синтетическую подошву башмака и подожгла. С треском вспыхнуло пламя, разнося тяжелый смрадный запах.
Потом огонь стал желтым. Языки пламени осветили запавшие щеки женщины, растрепанные, все в земле волосы.
По всему нолю уже разгорались огоньки просыпались остальные, те, кто тоже всю ночь засыпал воронки.
Пролетела вынь. Утренний туман, казалось, стал еще гуще, точно спрессовался. Смутно видны были фигуры людей, сидящих вокруг небольших костерков или идущих с полными земли корзинами на коромыслах. Продолжали засыпать воронки.
К их костерку подсели еще несколько человек. Ожидая, пока закипит вода, курили — тут были и мужчины, — передавая друг другу самокрутку, перебрасывались короткими фразами, вспоминали прошлые бомбежки.
— Послушай, Дам, — обратилась к высокой женщине, разжегшей костерок, другая, молодая. Она ворошила огонь. — Небось помнишь бомбежку, когда мы вместе бежали? Я своих малышей в корзине на коромысле несла, а на твоих тогда посмотрела и ужаснулась, думала: разбегутся кто куда, ищи потом…
Высокая промолчала.
— Я помню, — подхватил мужчина лет пятидесяти. — Я вас обогнал, сундучок нес да споткнулся, сундучок раскрылся, все мое добро из него и посыпалось. Только я побоялся тогда остановиться, подобрать.
— И я до сих пор все помню! — включилась в разговор еще одна женщина, она только что проснулась. — Еще бы тебе остановиться! Самолеты так ревели, над самой головой. А твои дети, Дам, ссорились, вещи больно тяжелые несли. Я еще оглянулась, прикрикнула на них, чтоб на землю легли скорее. Всего в каких-нибудь нескольких метрах от меня лежали. Бедняжки! Прямое попадание… Я едва глянула, сразу поняла — все трое погибли…
— Ладно, хватит вам раны бередить! — всхлипнул кто-то сзади.
— Нужно помнить! Каждая вот такая воронка сколько она горя принесла!