Вызов на дуэль
Шрифт:
— У меня уши больные, — сказал мальчик, — среднее ухо не в порядке.
— Наверное, и слышишь плохо?
— Нет, спасибо. Ничего.
От этого «спасибо» я едва не свалился с ходуль. Я сам был далеко не первым заводилой и задирой во дворе, но этот мальчик казался мне человеком из другого мира.
— Как тебя зовут? — продолжал я допрос.
— Ледик, — сказал он.
— Как-как? — не понял я. Что за странное имя!
Он повторил. Я не ослышался.
— А я… — Я назвал свое имя. — Хочешь походить на ходулях?
—
— А здесь и уметь нечего. Встал — и ходи.
— Нет, — сказал Ледик. — Я упаду. У меня голова закружится.
Все это, как мне казалось, он говорил даже с некоторым удовольствием.
— Хочешь, научу?
Ледик посмотрел на ходули, шмыгнул носиком, глотнул и после некоторого раздумья сказал:
— Хорошо, только не сейчас. Сейчас меня обедать позовут. Уже время.
Точность его удивила меня. Через минуту из подъезда вышла женщина с красивыми глазами и сказала:
— Ледик, идем.
Странно как-то: специально вышла. Будто не могла из окна крикнуть. Меня и моих товарищей матери сзывали домой громкими криками из окон: не выходя из дому, давали приказания купить то-то и то-то, сбрасывали в спичечных коробках или в сумках деньги…
Женщина подозрительно оглядела меня, стоявшего на ходулях, и ушла в подъезд. Ледик двинулся за ней.
После обеда я позвал его играть в волейбол. Он играл слабо: то и дело мазал, бил не туда, куда нужно, не мог принять ерундовый мяч. Кое-кто из ребят шипел на него, как очковая змея, но я заступался за Ледика, и он настолько проникся ко мне симпатией, что после игры позвал к себе.
В квартире у них было просторно и удобно: много книг, оранжевый с бахромой абажур, похожий на черноморскую медузу. У Ледика был свой угол: столик, шкаф с книгами, с коробками конструкторов, альбомами — были в них открытки и фотографии.
Мать его встретила меня настороженно и сразу спросила, кто мой папа.
Узнав, что мой отец читает в пединституте педагогику, она стала более ласкова со мной и даже усадила пить чай. Правда, она то и дело косилась на ссадины на моих локтях, на тощие ребра, видневшиеся под майкой, и на дырку в штанах.
Она спросила номер квартиры, где я живу, подъезд и мою фамилию, и этот вежливый допрос мне не очень понравился.
Вечером мы играли в салочки, кошачьими голосами орали на бревнах посреди двора, и среди нас сидел Ледик. Домой он ушел первым, сказав, что ему уже пора спать: врач велел. К тому же ему надо было пить рыбий жир. Скажу по секрету, меня тоже заставляли пить его. Но никто во дворе не знал этого. Мне было нестерпимо стыдно и противно глотать эту масляную гадость, а Ледик открыто объявил об этом и еще улыбнулся. Как будто этим гордятся.
Он ушел, а мы остались на бревнах. Мы смотрели на светящиеся квадраты окон, хохотали и дурачились до вечера, пока матери не загнали нас спать.
Утром следующего дня я за сараем учил
Долго у него ничего не получалось. Он боялся оторваться от стенки, плохо соблюдал равновесие и очень переживал свои неудачи.
— Смелей, — кричал я, — оторвись и шагай: левой, правой, левой, правой!.. Ну, смотри.
Наконец он набрался смелости, широко шагнул, запутался в палках, полетел на землю, и я не успел его поймать. Он ударился правой коленкой о камень, содрал кожу и, увидев кровь, заревел.
Он плакал, подняв разбитую ногу, а я прикладывал к ранке лист подорожника.
— Иди домой, — сказал я, рассерженный его плачем. К тому времени я почти разучился уже пускать из глаз соленую водицу.
— Я не могу идти, — проплакал он, — нога болит.
Тогда я посадил его к себе на плечи — он был легок, как средних размеров кот, — доставил на второй этаж к самой двери, стукнул в нее и сбежал вниз.
— Спаси-и-ибо! — крикнул вслед Ледик, а я уже внизу вздохнул: ух, лучше и не связываться с ним! Ни за какие коврижки.
Два дня спустя я сидел на бревнах и читал, повязав майку на поясе. Отвесные лучи солнца приятно жалили в спину и шею. К бревнам неслышно подошел Ледик, уселся рядом и стал ждать, когда на него обратят внимание.
Пчела с жужжанием набросилась на меня, как итальянский истребитель «Капрони», и я ладонью отбил нападение.
— Прости, что отрываю тебя, — сказал Ледик, — но ты не мог бы сказать, что это за марка?
Он протянул мне ладонь с синей маркой. На марке был изображен голый мускулистый бог, возможно Меркурий, с жезлом в одной руке и таким же голым малышом в другой. Вверху славянскими буквами было написано «Еллаз», внизу — «1 драхмн.» В моей коллекции была точно такая же марка, только розового цвета, достоинством в две драхмы.
— Это Греция, — указал я, — в древности ее называли Элладой — отсюда и название.
— Благодарю. — Ледик посмотрел на крышу нашего дома и не уходил.
Я понимал, что он пришел не ради этой марки, я был нужен ему для чего-то другого. Для чего? Не все ли равно: после случая с ходулями я потерял к Ледику всякий интерес.
— Ты хорошо плаваешь? — спросил он вдруг.
— Так себе… А что? Может, и тебя поучить?
— Не получится, — вздохнул он.
Я тоже был уверен в этом, да и у меня не было никакой охоты возиться с ним. Научить человека плавать — великое дело. Это огромное событие в жизни. Уметь плавать так же важно, как и ходить по земле. Ему ли понять это!
— И не пытайся, — сказал я жестоко, — нахлебаешься — реветь будешь.
— Не буду, — твердо сказал Ледик.
— А если утонешь?
— Не утону, — пообещал Ледик.
— А если мама увидит? И к луже не подпустит.
— Я не скажу ей. Думаешь, я такой, что из меня веревки можно вить? — Его бледное остроносое личико было полно решимости.