Взаперти
Шрифт:
– Что ещё? – подошёл к нему Карл.
– За мной, похоже, следят.
– Не может быть! – всплеснул тот руками. – Ты похитил ребёнка у тех, кто его похитил, и удивлён?
– Хватит умничать.
– Я и не пытался. Это ж не я решил стать отцом в 78 лет!
– Они могут её пытать. Отрезать ей палец, например, и прислать кому надо.
– А тебе-то что?
– Ты шутишь, что ли? – Хорхе отошёл от окна.
– Я тебе так скажу: если они тебя выследили, то всё!
– Ты мне поможешь?
– Нет, старик,
– Мне нужен Расти! – сказал Хорхе и направился к телефону.
– Ну уж не-е-т, – протянул Карл. – Расти я тебе не отдам!
– Это ещё почему?
– Я знаю, что ты задумал, и участвовать в этом не буду!
– Позвони ему сейчас же! – Хорхе протянул другу трубку. – Напомнить вам, идиотам, сколько раз я вас спасал?
Карл только вздохнул:
– Эх, бедный Расти…
– За ним есть должок.
14
Поезд
Полянский позвал меня в тамбур. Вид у него был не очень, я слышал, как он задыхался, когда говорил:
– Давайте так, Берроу, я не знаю почему, но вы единственный, кому я могу доверять. Среди нас убийца, да что там – настоящий маньяк. Сколько погибло вчера, сколько умрёт завтра, сколько ещё мы будем ехать в этом проклятом поезде, я не знаю.
Он откашлялся и продолжил:
– Мне кажется, сюда пускают какой-то газ.
– Газ? – принюхался я.
– Да, вы не чувствуете?
– Нет, по мне, так просто здесь нечем дышать.
Полянский разразился сухим кашлем и согнулся, держась за поручень.
– Вам тоже нехорошо? – спросил я.
Он вдохнул поглубже, почесал нос, на глазах проступили слёзы.
– Нет, всё в порядке.
– Я хотел узнать, что с Хосефой?
– С Хосефой, – вытер он покрасневшее от сильного кашля лицо, – а то же, что и со всеми, она умирает.
– Со всеми?
– Вы ещё не поняли, Берроу? Сначала Салливан, потом мистер Бенсон, теперь Хосефа. Мы все умрём, если не выберемся отсюда.
– Так, значит, девушку отравили?
– Да, похоже на то. Какая-то химия, ей нужно срочно в больницу. И знаете ещё что. – Он подошёл поближе и шепнул мне на ухо, будто в тамбуре было кому нас услышать: – Знаете ещё что, Берроу, мне кажется, я знаю эту девчонку. Я где-то её уже видел, но не могу вспомнить где. Она будто вот здесь, – он постучал пальцем по виску, – здесь, в мозгу, понимаете?
Я понимал.
– Я помню её лицо, – продолжал Полянский, – мне кажется, я даже помню её голос, но никак не могу понять, кто она…
– Яхве воздаст, – вдруг вырвалось у меня.
– Что?
– Я когда в первый раз её увидел, сразу эту фразу вспомнил.
Мы посмотрели друг на друга.
Доктор задумался.
– Нет. Первый раз слышу. Значит, вы тоже её уже встречали?
– Не уверен, что встречал, я только где-то слышал её имя.
За дверью всё тот же мрак и, кажется, снег. Полянский посмотрел на часы. Девять утра. Ни проблеска света. Ни намёка на остановку. Нас окружало безмолвие, холодная, бесконечная темнота, и мы в этой темени мчались неизвестно куда.
– Мы проехали Нью-Дем, не так ли? – посмотрел он на меня.
– Скорее всего. – Я не отрывал взгляда от окон.
– И куда мы свернули?
– А чёрт его разберёт.
– Вы знаете, Берроу, до меня ведь только что дошло, – снова закашлялся доктор, – что я совершенно не помню, зачем мне туда…
– В Нью-Дем?
Он кивнул.
– А вы помните? – спросил он меня, посмотрев с какой-то надеждой.
Его до того уверенный взгляд стал каким-то по-детски наивным, он будто спрашивал решения задачи, которого не знал сам. Что это? Желание выведать обо мне побольше, хитрая игра или мы и вправду на равных?
Я смотрел на его растерянный взгляд, на измученное кашлем лицо, лишённое всякой надежды, и понял, что уже совершенно неважно, куда мы едем и для чего. Что если и была у каждого из нас своя тайна, то в ней уже не было смысла.
– Помню, – ответил я и показал на часы, – я помню, зачем мне в Нью-Дем.
– И старик тоже помнит, – сказал Полянский, всматриваясь в тёмный туман. – Он бежит от закона, у него хотят забрать ребёнка. Это хороший повод, для этого можно в Нью-Дем. Но зачем туда мне?
Я не знал, блефует ли доктор, но на психа он был не похож, как и на потерявшего память. С другой стороны, кем он был на самом деле, я тоже не знал.
– А кто вы, вы помните? – спросил я.
Полянский посмотрел на меня с горькой усмешкой, как смотрят на тех, от кого не ждали удара, будто я заставил его расплатиться за его же недавнюю откровенность.
– Помню, – сухо сказал он.
– Всё ещё доктор?
– И он тоже.
Странный он был, этот Полянский, не помнить того, что было два дня назад, даже стресс не мог так отшибить память. Я попытался вернуть себя в тот день, в день до моего отъезда. По правде сказать, у меня это не очень-то хорошо получалось, мысли путались, мотивы терялись. Я помнил, как выбежал из дома, как сел в машину и мчался по трассе, но не помнил, где спал и останавливался ли вообще.
Я вспомнил запах вечера и полыни, придорожной полыни, я остановился и пошёл вдоль дороги… А потом?
Ах да, по пути у меня сломалась машина, и меня подвёз какой-то мужик на высоком, как дом, траке, в кабине, пропахшей освежителем воздуха и китайской лапшой. Он ещё травил анекдоты, над которыми я не смеялся. Да, я хорошо это помню. Я думал лишь о том, как добраться до вокзала и как успеть взять билет на этот проклятый поезд. Успел. Меня преследовали из-за этих часов, я не вернул их тогда кому надо и теперь поплатился за это.