Взгляд в «колодец времени»
Шрифт:
Сейчас Волга уже не та, что была раньше. После завершения строительства на ней восьми гидроэлектростанций – т. н. “Волжского каскада” – некогда могучая и полноводная река превратилась, по сути дела, в цепь водохранилищ, в которых течения практически нет. В результате, вода застаивается и цветёт, в ней накапливаются экологически вредные и опасные продукты жизнедеятельности людей и промышленных предприятий, “зеркало” воды многократно расширилось, увеличив площадь испарения и, как следствие этого процесса, усилив негативное воздействие на климатические условия прилегающих районов. Резко увеличился по времени и процесс самоочищаемости волжских вод. Если раньше вода проходила путь от истоков до устья за 50 дней, то теперь этот срок увеличился до 500 дней (в 10 раз!). Возведённые на реке плотины, стали препятствием на пути рыбы к сложившимся местам нереста, что привело к катастрофическому сокращению рыбных запасов, особенно осетровых, несмотря на оборудованные
А ведь, когда в 1930-х годах принимались решения о строительстве волжских гидроузлов, намерения были самые благие: получить большое количество дешёвой электроэнергии, а также создать единую глубоководную артерию, соединяющую два северных (Белое и Балтийское) и три южных (Каспийское, Азовское и Чёрное) моря. Электроэнергия и надёжные транспортные артерии, конечно же и раньше, и сейчас нужны. Но, похоже, не все последствия “укрощения” Волги были учтены и приходится заниматься ими, поскольку негативные проблемы начинают проявляться всё более активно и зримо.
Понятно, что потребности экономического развития, так или иначе, ведут к вмешательству человека в окружающую среду и без этого не обойтись. Ясно также, что оно не может остаться без последствий, поскольку человек своими действиями в течение нескольких лет нарушает, а то и разрушает природное равновесие, формировавшееся десятки, сотни тысяч и даже миллионы лет. И вот именно в таких делах очень важно учитывать опыт прошлого. Положительный пример такого рода есть: вспомним как остро в 2006 г. встал в обществе вопрос о переносе трассы нефтепровода “Восточная Сибирь – Тихий океан” севернее ранее намеченного маршрута, подальше от берегов Байкала. Волевым решением Президента Российской Федерации В. В. Путина трассу было предложено провести на 40 км севернее ранее намеченной. Реально же, в связи с этим указанием, и после учёта всех технологических и экономических условий, трассу перенесли на 400 км севернее.
По дороге на Волгу проходили под двумя железнодорожными мостами. Сейчас они железобетонные, а во времена нашего детства были деревянными, построенными ещё в конце XIX века. Во время прохода каждый раз с интересом смотрели на густое переплетение деревянных свай, перехваченных между собой деревянными же укосинами и распорками. Зрелище было впечатляющее, вызывало у нас любопытство и восхищение таким оригинальным воплощением инженерной мысли. Ведь эти мосты прослужили, до их замены на железобетонные, почти 80 лет, ежедневно и ежечасно выдерживая огромный вес проходящих составов. Неоднократно у нас возникало желание пролезть между сваями “поглубже”, к основанию, рассмотреть поближе, как всё это было сделано. Но лазать туда мы не лазали. Желание отбивал уже сам вид брёвен, которые за долгие годы пропитались мазутом и различной грязью.
Частенько предпочитали ходить на Волгу напрямик, не под мостами, а поверху, через железнодорожные пути. При этом приходилось пересекать две группы путей: одна шла от главной станции Сызрань I со стороны Москвы, другая – от станции Сызрань-город со стороны Саратова. Далее эти две группы путей за городом Октябрьском, который в нынешнее время практически соединился с Сызранью, образно говоря, “сливались” перед мостом через Волгу в обычный двухколейный путь в общем направлении на Самару. Переход через железнодорожные пути значительно сокращал время похода (мосты были правее и приходилось делать крюк), но и смотреть надо было в оба: левее нашего места перехода первой группы путей располагалась сортировочная горка, поэтому кроме проходящих составов по путям перемещалось множество вагонов. Да и стрелочники, и охрана гоняли нас с путей. Во время таких переходов мы любили раскладывать на рельсах спички и слушать, как они взрывались под колёсами проходивших составов или вагонов (звук был достаточно громким). Клали на рельсы и монеты, а потом подбирали вместо них овальные тонкие “лепёшки”, на которых проглядывались остатки бывшего чекана.
Вообще железная дорога пятидесятых годов уже одним своим обликом привлекала нас, манила к себе. Особенно интересно было смотреть на её жизнь вечерами с пешеходного моста возле вокзала (за ним закрепилось название “перекидной мост”), куда мы с друзьями частенько для этого и ходили. На стрелочных переводах зажигались сигнальные фонари, светились окна в будках стрелочников, двигались яркие огни прожекторов паровозов, огоньки фонариков обходчиков и осмотрщиков вагонов. На этот световой фон накладывался звуковой: гудки паровозов, свист и шипение выпускаемого ими пара, мелодичные звуки рожков стрелочников, подававших машинистам сигналы о переводе стрелок (два гудка – на второй путь, три гудка – на третий путь), на что машинисты отвечали им короткими гудками в знак того, что сигнал принят. В эти звуки вклинивался голос диктора, объявлявший о прибытии или отправлении пассажирских поездов и отрывистый звон колокола на станции (на языке железнодорожников он назывался, как и у моряков, рындой), подававший сигналы об их отправлении. Игра света и перекличка звуков создавали своеобразную “цветомузыкальную симфонию” рабочей жизни станции. Сызрань – крупный железнодорожный узел с большим количеством путей и описанная выше картина по её пространственному размаху была действительно очень впечатляющей.
В 1956 году этой романтике пара на железной дороге пришёл конец – началась электрификация и внедрение автоматики. За короткое время – где-то за 2–3 года – она приобрела современный вид. Да и наше отношение к ней со временем стало чисто утилитарным и не столь восторженным, как раньше: теперь это было просто место отъезда и приезда, проводов и встреч. И всё-таки, бывая и в эти годы на станции, нет-нет, а вспоминаешь старую картину её жизни и испытываешь некоторую ностальгию по тем временам.
Описывая нашу детскую жизнь, хочу подчеркнуть, что она тогда была не очень тесно связана (в общественно-политическом смысле) с другим – “взрослым” – миром. Выражалась такая связь, ну может, только нашим участием с родителями в демонстрациях, посвящённых дню 1 мая и очередной годовщине Великой Октябрьской социалистической революции, а также в праздничных мероприятиях в день выборов. Повседневные события, происходившие за пределом нашего детского мира, ещё не вызывали у нас иной реакции кроме любопытства или смутного осознания, что это может как-то повлиять и на нашу жизнь. В детстве окружающая нас действительность кажется незыблемой, устоявшейся и воспринимается достаточно просто. Действительно, ну что нам было нужно? Хорошая погода летом – значит можно пойти купаться, если мы не в пионерском лагере, или заниматься другими играми на улице. Если зима – надеть лыжи и вперёд, на склоны Заусинского оврага, испытать чувство скорости на крутизне и пусть короткого, но всё же полёта с самодельных трамплинов. Строительство снежных крепостей и катание на коньках также разнообразило наш зимний досуг. Осенью и весной забот тоже хватало и было к чему приложить нашу неуёмную энергию. Плохая погода – значит сидим дома или собираемся у кого-нибудь и занимаемся домашними играми. Единственной серьёзной обязанностью было своевременно выполнить школьные домашние задания и, конечно, оказание посильной помощи взрослым в делах по хозяйству.
Но вести из того, “взрослого” мира, конечно же, всё равно проникали и в наш “детский” мир, влияя на наше восприятие окружающего. Первой и наиболее значимой “вестью” стала война в Корее 1950–1953 годов, которая широко освещалась в советской печати и на радио с позиций резкого осуждения США, как страны-агрессора, пытающейся поработить народ Кореи, избравший путь социализма. Для достижения своих целей руководство Америки применяло самые варварские методы ведения войны: ковровые бомбардировки мирных городов, широкое применение напалма и даже бактериологического оружия. Применение последнего легло позорным пятном на репутацию Соединённых Штатов, наглядно показав, что этот “светоч свободы и демократии” не останавливается ни перед чем.
Конечно, наши люди всей душой тогда были на стороне Корейской Народно-Демократической Республики и китайских добровольцев, пришедших ей на помощь. Крепко, с тех времён, врезалось в память слово “Кочжедо” – название острова, на котором армия США создала самый большой концентрационный лагерь для северокорейских и китайских военнопленных и который стал широко известен в мире, как символом преступлений американцев в корейской войне.
И ещё, мы тогда искренне недоумевали: а почему наша Родина не оказывает корейцам прямой военной помощи в их справедливой борьбе? Ведь американцы – агрессоры, а корейцы – наши друзья. Дело в том, что ни мы, ни наши родители, как, впрочем, и большинство жителей Советского Союза, не знали в то время о прямом участии советских военных – лётчиков, зенитчиков и штабных специалистов – в боевых действиях на корейском полуострове. Правда и американские официальные власти все три года войны хранили молчание об этом, хотя и знали. Официально СССР в этой войне участия не принимал. И только в середине 1950-х годов, когда в нашем военном городке уже располагалось 151-е военное авиационное училище лётчиков, в учебных авиационных полках которого командирами, лётчиками-инструкторами, инженерно-техническими специалистами были и участники корейской войны, мы понемногу стали узнавать правду о тех событиях. Сначала об этом рассказывали нам дети этих офицеров, с которыми мы обучались в одной школе, а потом, когда бывали у них дома, рассказывали по нашей просьбе и их отцы.