Взлет Андромеды
Шрифт:
Когда-то мы верили в «дойче юбер аллес» – да, это было ошибкой, даже преступлением – а по сути, то же «бремя белого человека», превосходство своей расы. Теперь новую Идею – дали вы, советские. Раньше у вас было «нет наций, есть классы», теперь же в ваших университетах учат теорию этногенеза. То есть, признается, что разные нации (или этносы, не в названии дело) могут стоять на разных стадиях общественного развития, то есть не могут быть равны, как ребенок не равен взрослому. Это не нацизм и не расизм – ошибка Гитлера была в том, что он объявил одну нацию высшей по определению. А на самом деле, если коммунизм есть высшая ступень развития общества, то нации, которые в своем развитии к нему ближе, бесспорно выше тех, кому до коммунизма «как до Луны пешком», эти слова тоже вашего, русского
На площади – крик. Солдат ударил женщину, повисшую на шее у мужа. Мужчина бросился на солдата – очередь в упор, и мертвое тело в пыли.
– Ваш Чехов писал про «выдавливать из себя раба». Точно так же благо – выдавливать беса из тех, кто пока еще не человек, а заготовка. Вам не приходилось у себя в России видеть «остарбайтеров» – я имею в виду те два миллиона турок и арабов, что прислал фюреру Исмет-паша – а вот эти мальчики хорошо их помнят. Ленивых, тупых, вороватых – подлинно бесов а не людей – но после войны в Германии не хватало рабочих рук, приходилось терпеть. Так разве это не великая Идея – не только самим подниматься по лестнице к высшей ее ступени, коммунизму, но и палкой гнать туда тех, кто рад валяться и хрюкать, вместо того чтобы трудом доказывать свое право быть человеком? Если труд сделал человека даже из обезьяны – то тем более способен, из этих…. Ну а кто в процессе подохнет – значит, нечеловеческого в нем было слишком много. Вот во что верят эти мальчики – принимавшие присягу «клянусь вместе с Советской Армией..», и состоящие в германском комсомоле.
А что будет с арестованными? Их расстреляют? Герр майор пожимает плечами.
– Сначала допросят. Тех, кто не представляет оперативный интерес – да. Прочих же… наверное, после тоже. Использование в каких-то долгосрочных играх, и жизнь наградой в конце – требует верности от материала. А «нет более продажного существа, чем средний араб», сказано истинно. И что еще можно сделать с тем, кто с легкостью предаст?
Я хочу видеть того араба со шрамом. Герр майор приказывает – и через минуту фидаина приводят.
– За что ты хотел нас убить? Мы ведь лечили – твоих соплеменников, односельчан, тебя самого?
– Подобно тому, как хозяин ухаживает за скотиной перед убоем. Мы сами хотим быть хозяевами, на своей земле!
– Но ты сам пришел ко мне, хотел лечиться. После того как расшибся, падая с нашей машины.
– Я хозяин, это моя земля. Ты должен был мне помочь, русский доктор. За это – я бы после зарезал тебя быстро и совсем не больно.
– Животное! – заметил герр майор – не знает, что такое благодарность, а уж честь и совесть у него отсутствуют по определению. Вы, русские, склонны искать светлые стороны даже у таких тварей – и в результате же, как у вас говорят, «бисер для свиней»: можно ли ждать разумного, доброго, вечного от тех, кто живет лишь низменными животными инстинктами? В сорок шестом я был в фатерлянде, так сам был свидетелем, и в некотором роде участником одной истории – Мекленбург, ферма, где от этих человекообразных требовали работы, однако они жили лучше и сытней, чем дома, куда их после депортировали; но тогда в Германии не хватало рабочих рук, и приходилось использовать тех, кого еще Исмет-паша прислал фюреру, «два миллиона турецких и арабских рабочих». На той ферме у хозяев была дочка, двенадцати лет – с которой одна из тварей поступила самым непристойным и жестоким образом. Искренне не считая себя виноватым – «жэнщину хочу, панимаэшь?». У них ребенок двенадцати лет – считается уже вполне пригодным для…
Араб выкрикивает что-то злобное. Могу лишь понять «если бы я не был связан», угрозы и брань. Герр майор брезгливо морщится.
– А знаете, камрад – касаемо вот этого существа, будьте судьей. Если пожелаете, мы его отпустим – все равно он долго на свободе и живой не останется. Что решите?
Может ли жить тот, кто отвечает злом на добро? Чем провинились такие, как я – перед этими людьми, готовыми нас убить? Вы его расстреляете?
– Ну, зачем мучеников плодить? Эти дикари верят – что умерший от оружия, попадет в рай с гуриями. А вот повешенный, или… Знаете, камрад, что тогда сделали с тем животным, на ферме в сорок шестом?
Солдаты подводят собак. Немецкие овчарки – размером и статью как волки. Араб бледнеет, орет что-то нечленораздельное, и пытается вырваться – но его держат, заломив руки за спину.
– Хочет, чтобы мы его пристрелили – комментирует герр майор – но не дождется. По их вере, загрызенный или даже укушенный собакой, в рай уже не попадет.
Араба отшвыривают на площадь, и спускают собак. Псы даже не лают – а сразу несутся к указанной жертве, чтобы вцепиться, грызть, убивать.
– Можно было, для интереса, дать этой твари палку или даже штык – говорит герр майор – но жалко собачек: могут пострадать, а чем они виноваты? Нет, не герой – смотрите, даже не попытался сражаться за свою шкуру. Болван, ну разве от овчарок убежишь? Ори, ори, может твой аллах тебя и услышит. Ну вот и все – наказание свершилось. И заметьте выучку наших песиков: бойцы, но не людоеды, мертвый враг для них более неинтересен. Геноссе, вы считаете это излишней жесткостью – можно было просто расстрелять? Но взгляните иначе: какой наглядный урок получили соплеменники это твари? И если они от того устрашатся совершить злодейство в будущем – то не есть ли это подлинный гуманизм к тем, кто теперь не станет жертвой этих злодеяний? Неужели вы, советские, считаете, что спасение жизни даже одного настоящего человека – такого, как герои романа вашего Ефремова, представьте, я тоже читал, он переводился на немецкий почти одновременно с журнальной публикацией – не ценнее, чем жизни тех, кого даже разумными существами можно назвать с большим трудом?
Я не нашел, что ответить – и потому промолчал тогда. Не одобряя – но и не противясь.
В каждом человеке есть лучшее, доброе, светлое, пусть даже в малой дозе? Неверно – ведь нельзя надеяться на перевоспитание врага, фашиста! Но разве можно проводить черту, и всех кто ниже, даже не считать людьми? Может в этом и есть отличие – сумрачного германского гения, от русской души? И в этом пункте, мы и немцы, даже разделяя одни и те же коммунистические идеи, никогда не поймем друг друга?
И если жизнь человека-комммунара дороже тысяч жизней «несознательных туземцев», то как тогда оценить деяние моих товарищей и коллег, советских медиков, участников африканской экспедиции 1959 года – которые добровольно шли в очаг эпидемии Эболы, рискуя собой, ради того чтобы жили тысячи африканцев, неграмотных, несознательных, страшно далеких от коммунизма, и даже не слышавших до того о нашей великой стране?
Космодром Звездоград. 7 ноября 1955 года.
– Ну что, нашли, поймали?
– Ищем, Сергей Павлович!
– Лимит времени прошу соблюдать.
– Так есть еще запас, успеем! Все места прочешем, куда эта тварь могла забиться.
– Тащ майор, а вот тварью прошу его не называть. А то среди коллектива уже сложилось мнение, что если этот звездюк старт накануне не обследует, то будет большой звездец! И ведь вспомните, два раза уже такое случалось.
– Это еще что за суеверия? Может, тогда нам попа сюда звать, чтоб перед запуском кадилом махал и на ракету святой водой брызгал?
– Товарищ Главный, так мне еще на фронте осназовец говорил, который ходил с самим Смоленцевым – «вы конечно, атеист, но бога-то побойтесь». Два раза же падало, когда заранее ловили и изолировали.
– Нашли! Звонок с «точки пять». Поймали, сейчас везут сюда.
– Ну, слава те господи… тьфу, слава коммунистической партии! В следующий раз, вы хоть маячок на него нацепите, чтоб столько не искать. Ошейник с какой-нибудь радиопищалкой на УКВ.
– А как по секретности провести? Неутвержденная аппаратура на таком объекте?
– Так утвердите, черт побери! Впишите как полевые испытания – я подпишу. Достало уже, каждый раз это животное ловить! Отчего его на стартовую тянет, аккурат перед запуском?
– Так наверное, в космос хочет?
– Его ведь уже забраковали.
– А он передумал. Кто знает, что в его пушистой башке творится?
– Так не возьмут его уже – отъелся. Три года назад кило девятьсот весил – а сейчас, наверное уже на все пять потянет, если не больше. Никакого уже преимущества перед собакенами.