Взлет черного лебедя
Шрифт:
Мадам Дюфе подняла туфельку мыском вверх. Стал виден высокий каблук, украшенный птичьими перышками. Она поняла, что я в Версале! Она меня услышала!
— John Dee, s'il vous plait, — повторила я.
Мадам Дюфе вздернула подбородок и направилась к фонтану в конце тропы. Нарядные гуляки окружили мужчину в желтовато-коричневом камзоле и черном плаще. Его лицо закрывала маска в виде лика совы. Он развлекал зрителей трюками. Сначала он взмахнул рукой над хрустальным кубком, и возник букет роз. Толпа встретила фокус овацией, а мужчина низко поклонился,
— Джон Ди! — воскликнула я.
— Передай ей, что ты хочешь увидеть Джона Ди сейчас! В твоем настоящем.
— Поймет ли она? — засомневалась я, а мадам Дюфе уже направлялась в сторону павильона, где пары танцевали менуэт. Она подошла к мужчине в переливчато-синем одеянии. Его шея утопала в белых кружевах, полумаска с птичьими перьями закрывала глаза. Он низко поклонился, а я (ну то есть мадам Дюфе) — ответила реверансом. Фонарики ярких цветов окружили нас радужным сиянием. Серые глаза под полумаской стали центром окружающего мира. Я почувствовала, что они мне знакомы.
— Наверное, сейчас рядом с ней ее возлюбленный, — произнесла я. — Тот, кому она подарила свой портрет.
Оберон вздохнул.
— Ты не могла бы ее поторопить?
— Не уверена. Она томилась в своем портрете больше двухсот лет. Кто я такая, чтобы ей приказывать?
Вообще-то, я и не думала торопиться. Мое тело плавно раскачивалось в такт музыке. Взгляд серых глаз держал меня так же крепко, как объятия. Мне хотелось танцевать вечно, но меня вдруг выбросило из сказки. Кто-то налетел на мадам Дюфе. Она обернулась и обнаружила возле себя темнокожего мужчину в длинном шелковом зеленом кафтане, с белым тюрбаном на голове и в тонкой белоснежной полумаске.
— Эй… — вырвалось у меня, но почему-то этот толчок выбросил меня в современный Нью-Йорк.
А картинка распалась на миллионы фрагментов из цветов, фонтанов и лиц придворных.
Я снова приложила «Око возлюбленной» к глазу, но обстановка изменилась. Я — или, вернее, мадам Дюфе — сидела в холодной, бедно обставленной мансарде, окна которой выходили на черепичные крыши. Бледный юноша с взъерошенными светлыми волосами, в заляпанном красками балахоне стоял у мольберта и рисовал кистью на холсте.
— Художник пишет ее портрет, — сообщила я Оберону.
— Чудесно, — сухо произнес он. — Может, затем мы отправимся к ее цирюльнику.
— Нет, теперь очень важный момент, — возразила я. — Она говорит, что мечтает смотреть с полотна на его светлость, когда она вдалеке от него.
— Но, сударыня, что если вам это не понравится, — вымолвил художник.
— Я предпочитаю знать правду, — парировала мадам Дюфе.
Солнце ушло за крышу соседнего дома, и на лицо юноши легла тень.
— На сегодня мы закончили, — сказал он. — Хорошего освещения уже не будет.
Картинка потемнела. Я стояла на улице — точнее, в подворотне, где пряталась от дождя. Мимо проехала карета, и мои ноги обрызгало водой
— Видимо, я нахожусь у лавки Ди, — пояснила я Оберону. — А наш мастер, судя по всему, намерен выяснить, возможно ли наделить «Око возлюбленной» колдовской способностью. Как бы мне проникнуть внутрь…
Словно бы в ответ на мое желание, мадам Дюфе ступила на мостовую. Холодные капли дождя падали на мою голову и плечи. Я ощутила тошнотворный запах сточной канавы. Стеклянная витрина магазинчика запотела, но я сумела разглядеть художника, подошедшего к прилавку, над которым склонился владелец — Джон Ди.
— Ступка и пестик, — произнесла я вслух. — Хозяин что-то толчет в ступке. Наверное, лекарственный порошок.
— Верно! — нетерпеливо воскликнул Оберон. — Ди часто выдавал себя за аптекаря. Но пусть она покажет тебе теперешнего Ди!
Последние слова он выкрикнул так громко, что я испуганно вздрогнула. Мадам Дюфе на парижской улице поскользнулась. Булыжники мокрой мостовой оказались в паре дюймов от моего лица, но тут возникла новая сцена. Я находилась где-то высоко, наверное, на балконе, и смотрела на небольшую комнату медового оттенка. Персидские ковры устилали пол, стены пестрели картинами. Потрескивало пламя в камине, и его блики играли на лице человека, сидящего в красном кресле.
— Я в настоящем! — крикнула я, вспомнив логово Ди под Ист-Ривер и псевдостудию канала ТСМ. Только ракурс был иной. Я смотрела на Ди сверху вниз, потому что видела его глазами женщины, изображенной на портрете. Теперь я поняла, что убежище колдуна имеет восьмиугольную форму.
— Похоже, он в башне, — сказала я.
— Как насчет окон? — спросил Оберон.
Я вперила взор в стену напротив меня. Она была забрана янтарными панелями и завешана полотнами, украденными из галерей. Но я случайно обратила внимание на узкую прореху между картинными рамами.
— Есть одно узкое… вроде бойницы в средневековой башне… только… проклятье!
— Что? — требовательно осведомился Оберон. — Что-нибудь видишь за окном?
— Ничего. Хотя нет. Красный свет вдалеке… Что-то наподобие маяка.
Оберон взорвался:
— Там может быть что угодно! Ей ничего не стоит перенести тебя в комнату при свете дня!
— Не думаю, — ответила я. — Прежние воспоминания для нее очень много значили. А сейчас мадам Дюфе вряд ли что-нибудь волнует.
Я с изумлением услышала хрипотцу в своем голосе. Постепенно меня охватила тоска, мука человека, навеки плененного в красках и холсте. Горечь пронзила меня насквозь, до костей. Мои глаза заволокло слезами. Изображение логова Джона Ди задрожало, поплыло передо мной, а огонек за узким окошком разбух, как умирающая звезда. И меня осенило. В памяти затеплилась догадка, которая переросла в уверенность. Возможно, это знание заложил в меня Драйк.