Взрослые люди (сборник)
Шрифт:
Слава богу, в полулюксе была большая кровать, а то в прежнем номере были две сдвинутые койки с жесткими краями.
Вечером Рома первым пошел в душ и ждал Асю уже под одеялом. Она долго возилась в ванной и в прихожей, а потом зашла в комнату совсем одетая, с сумкой.
– Я, конечно, сволочь, – сказала она. – Но я хочу домой.
Рома вздохнул. Он привык к Асиным закидонам.
– Н-да, – сказал он и сел в кровати. – Однако. Я устал, между прочим.
– А ты оставайся, – сказала она. – Ты мне совсем разонравился.
– Погоди, – сказал Рома. – Время полдвенадцатого. Автобуса нет, такси не поймаешь. Ложись давай.
– Только ты не будешь ко мне прикасаться.
– Здесь два одеяла, – пробурчал Рома.
– Лучше я лягу на диване, – сказала она.
Утром она вышла из душа полуодетая и сказала:
– А я думала, ты меня изобьешь и отдерешь.
– А то давай, попробую! – Рома возмущенно приподнялся в постели.
– Не надо, – засмеялась она. – У тебя не получится.
Растопырила ноги, подтягивая трусики. Прыгнула в брюки, надела свитер.
Через пятнадцать лет Рома узнал через общих знакомых, что Ася живет одна, болеет, зарабатывает мало. Не утерпел и позвонил. Тем более что он недавно развелся. «Можно заехать?» – «Конечно, давай».
Когда она открыла ему дверь, когда он увидел эту пожухшую, располневшую тетку, у него дыхание перехватило и слезы полились из глаз. Он прямо в прихожей обнял ее, поцеловал ее губы, щеки, глаза, руки, плечи и сказал:
– Ася, я не могу без тебя жить. Выходи за меня замуж. Пожалуйста.
Она спросила:
– А ты не будешь мне мстить?
Он сел на табурет и думал целую минуту. Потом сказал:
– Буду.
На том и расстались.
заметки по логике
Широта и долгота
Мой приятель, художник Сева Шатурин, вроде собрался еще раз жениться, после двух браков и примерно десяти лет холостой жизни.
Его новая избранница оказалась, как бы это выразится… Но нет! Нет, я не имею никакого права делать замечания и задавать неприятные вопросы.
Однако один вопрос я все-таки задал.
Вопрос очевидно глупый. Но очень традиционный.
– Послушай, – спросил я его. – Ты ее любишь?
– Ну, ты прямо как моя покойная мамочка! – вдруг завопил Сева. – Ну просто нет моих сил!
– Ага, – сказал я.
– Ничего не «ага»! – сказал он. – Да и вообще, при чем тут?..
– По-моему, очень даже при чем, – сказал я.
– Иди ты! – сказал Сева. – Ты хоть понимаешь, о чем ты спрашиваешь?
– Мне кажется, да, – сказал я.
– А мне кажется, нет, – сказал он. – Вот мама меня спрашивала всякий раз, когда у меня на стороне баба появлялась…
– А ты что, маме сразу докладывал?
– Она сразу догадывалась. И вообще я ее очень любил, доверял ей как никому. Значит, только я себе кого-то заведу, она тут же: «А ты ее любишь?» Люблю, конечно, а иначе зачем затеваться. «А Светочку, значит, больше не любишь? Совсем разлюбил?» Тьфу! Конечно, нет. Я их по-разному люблю. Любовь-увлечение, любовь-новизна, любовь-страсть, если вам угодно. И – любовь-привязанность, любовь-благодарность, любовь-нежность. А когда я где-нибудь на отдыхе заведу трехдневный романчик, я ведь тоже этой девочке скажу: «Я тебя люблю». И это не будет враньем: тоже любовь. Любовь-желание. Любовь-приключение. Почему нет? Но мама не понимала. Сердилась. Говорила: «Любовь бывает одна!» Я говорю: но позволь, я еще и тебя люблю! И бабушку Машу! И сестру Лизу! Я еще родину люблю, вот! И Анну Ахматову!
– Хорошо, что всё в женском роде, – сказал я.
– Не только, не только, – засмеялся Сева. – Еще я люблю своего отца. Вернее, любил, когда он был жив, и сейчас помню это чувство. А также Сезанна. Еще тебя люблю, хоть ты ханжа и моралист! А вот ты меня любишь?
– Конечно, люблю, – сказал я. – Иначе не завел бы этот разговор.
– То-то же, – сказал он. – Очень широкое понятие.
– Может, надо сузить? – спросил я.
– Еще чего! – сказал Сева.
гордость и предубеждение
Откровенно, по-мужски
– Я всё знаю, – сказал Андрей Павлович. – Про вас и про Анечку.
– Но мы и не скрывали, – сказал Толя.
Сказал уверенно и спокойно, хотя на самом деле волновался.
Потому что он первый раз говорил с Андреем Павловичем вот так. С глазу на глаз, в его кабинете, сидя в глубоком кожаном кресле, за журнальным столиком, на котором стояла бутылка виски и два низких тяжелых стакана. Андрей Павлович налил себе и Толе по чуть-чуть, отхлебнул глоточек.
Сегодня Толя приехал к Ане на дачу, они сидели на третьем этаже, и вдруг ей позвонили по внутреннему: папа приехал, зовет. Она спустилась вниз, вернулась растерянная: «Папа хочет с тобой поговорить. Через час».
Через час он сидел в кабинете Андрея Павловича, стараясь не озираться.
– Я всё знаю, – повторил Андрей Павлович.
Толя светски улыбнулся.
– Я всё знаю, – в третий раз сказал Андрей Павлович. – Но я не осуждаю вас и тем более Анечку. Молодость. Свобода. Это правильно. Никто не собирается вас хватать и кричать: «Соблазнил – женись!»
Толя опустил глаза.
– Дело обстоит ровно наоборот, – сказал Андрей Павлович. – Я буду откровенно, по-мужски. Без обид, ладно?
– Конечно, – сказал Толя.
– Вы – очень милый молодой человек. Вы меня вполне устраиваете как студенческий дружок моей дочери. Но вы меня абсолютно не устраиваете как ее будущий муж. Ваша женитьба на Анечке невозможна, запомните раз и навсегда. У меня насчет ее судьбы совсем другие планы. И вы, как умный человек, это прекрасно понимаете.
– И что поэтому? – спросил Толя.