Взрыв на макаронной фабрике
Шрифт:
– Надо звонить полиция, – нахмурился Рассел. – Это насильная смерть…
– Надо звонить Вовке. – Впав в уныние, я достала мобильник.
– Что у тебя? – мгновенно отозвался Ульянов. – Покойник?
– Еще нет… – Я виновато потупилась, словно следователь мог меня видеть.
– Слава богу! Ты где? Рассел с тобой?
– Ага! Мы в музее! А насчет покойника… Это не я, честное слово! Это все американец твой…
– Что-о?! – заорал Вовка.
– Это он ее нашел! – пролепетала я. – Я хотела в музей, а он… Только она еще не совсем покойник. Но может им стать в любую минуту… Ты бы приехал, Вов?
Ульянов издал протяжный рев и отключился.
– И чего орать? – пожала я плечами, уловив неприятные ощущения в области желудка. – Можно подумать, я их сама штампую!
– Надо найти свидетель, – вновь заговорил Доуэрти.
– Не надо, – отмахнулась я и уселась на ступеньки крыльца. – Сейчас опергруппа прибудет, пускай сами разбираются. А впрочем… Знаешь что? Ты иди в музей, может, и найдешь там каких свидетелей. А я пока тут посижу. Покараулю, Вовку подожду… О’кей?
– О’кей, – серьезно кивнул Доуэрти и вошел в здание.
Едва тяжелая деревянная дверь закрылась за его спиной, я вновь бросилась к женщине. Она по-прежнему была без сознания. Оглядевшись, я не обнаружила вокруг ни сумочки, ни окурка, словом – ничего, что могло бы дать мне хоть какую-нибудь зацепку. Тогда недолго думая я пошарила по карманам светлого костюма. В брюках ничего не нашлось, зато в кармане пиджака я нащупала что-то твердое и не очень большое.
– Ой, – громко икнула я, вытащив на свет божий находку, – бриллиантик…
Камушек размером с сигаретный фильтр весело заискрился на солнце. В этот момент у входа в парк послышались звуки сирены. Я поспешно сунула находку в карман джинсов и вновь уселась на ступеньки.
Спустя полминуты у музея остановился «газик» опергруппы, машина «Скорой помощи» и автомобиль с надписью «Прокуратура». Этой машине я была рада меньше всего. Тем более что из нее выскочил, подобно джинну из бутылки, Владимир Ильич Ульянов. Широкими шагами он направился в мою сторону. Я быстренько прочитала про себя «Отче наш», мысленно же выпросила у всевышнего теплое местечко в раю и смело поднялась навстречу следователю.
– Где Рассел? – буравя меня взглядом, процедил Ульянов.
– В музее. Свидетелей ищет…
– Ясно. Значит, так: сейчас ребята зафиксируют твои показания – и домой!
– Но… – попыталась возразить я.
– Я сказал – домой! – рявкнул Вовка. – И ни шагу… Никуда… До моего приезда! Ты меня поняла?!
Негромко пискнув в знак согласия, я почему-то засуетилась: сначала я ткнулась в музей, откуда как раз выходил Рассел. Потом ринулась к выходу из парка, минуя оперативников. Грозный рык Ульянова заставил меня вернуться и начать все сначала под недоумевающим взглядом американца. Наконец стало стыдно за свою бестолковую суету, и я решила покурить и успокоиться. С независимым видом подойдя к Ульянову, я стрельнула у него сигарету и полезла в джинсы за зажигалкой. Из кармана что-то выпало.
– Diamond… – растерянно констатировал Доуэрти, возвращая мне камушек.
Старший следователь изумленно уставился на меня, ожидая объяснений.
Я втянула голову в плечи, но смело соврала:
– Ну да, бриллиантик. Подумаешь! У меня таких дома еще полно. Штук десять или двенадцать… Этот, между прочим, не самый красивый. Мне их Ромка подарил на годовщину семейной жизни… Вот, взяла с собой… Хотела в ювелирку заскочить, чтоб, значит, колечко заказать…
Рассел не смог справиться с удивлением и уронил свою немужественную челюсть. Однако поразило меня поведение Вовки. Он спокойно кивнул, словно бы даже поверил в то, что мой Алексеев – почти Дюпон и такие подарки у нас в порядке вещей, и негромко заявил:
– Прекрасно. Ты, Евгения, иди давай показания, а вечером я к вам зайду, поздравлю с годовщиной…
Ошарашенная переменой в настроении старшего следователя, я потопала к операм.
– А-а, Женька, привет! – поприветствовал меня лейтенант Егоров, а попросту Саня. – Вот мы и встретились! Рад тебя видеть!
– А я тебя не очень! – мрачно ответила я вместо приветствия.
– Это почему же? – искренне удивился Егоров.
– Потому! Вечно мне от тебя одни неприятности! Работать мешаешь…
– Да ладно тебе, Жень, – миролюбиво отозвался Саня. – Я тебя уважаю и почти люблю. Ведь рассудить по правде, если б не ты – мы бы все без работы остались! Только карманников на рынке да зайцев в автобусах и ловили бы! А ты нет-нет да и подкинешь нам пару-тройку трупиков. Лепота! Так что позволь выразить тебе наше ментовское спасибо за твою о нас заботу!
– Нужно мне твое спасибо, как Шумахеру велосипед! Ты давай делом занимайся, а не рассуждай! А то ведь мне домой пора, мужу обед готовить…
Врачи «Скорой» пронесли мимо нас тело женщины. Я обратила внимание, что она не была накрыта с головой. Значит, еще жива. Следом за носилками шагал эксперт-криминалист Тенгиз Гогочия. Заметив меня, он заулыбался и подошел к нам:
– Снова в деле? – Тенгиз на правах старого знакомого чмокнул меня в щеку. – И американца припахала? Молодец! Нечего ему просто так по музеям шастать, пускай окунется в прелести криминальной России!
– Да это не я его, а он меня подставил! – зло огрызнулась я. – Ты мне вот что скажи, дорогой: дамочка выживет?
– Посмотрим, – пожал плечами Тенгиз. – Пока могу сказать только одно: раны серьезные. А знаешь, чем их нанесли? Стилетом! Представляешь? Это второй раз в моей богатой практике. Оружие совсем не профессиональное. Хотя в наше время можно ожидать чего угодно… О, Ильич идет! Я исчезаю!
Гогочия догнал группу с носилками и о чем-то заспорил с доктором «Скорой помощи». Вовка с Расселом подошли к нам. Мне не терпелось расспросить американца об экскурсии в музей, но близость Вовки сдерживала благородный порыв.